Громбелардская легенда - Феликс В. Крес

— Смирение, — эхом повторил Готах. — Я, князь, сегодня получил урок настоящего смирения.

Он медленно приблизился к сидящей.

— Однако не будем терять времени.

Она отшатнулась, когда он протянул руку.

— Охотница, уже в самом деле поздно?

Она опустила взгляд.

— Если бы было поздно, я не пришел бы за другой, — продолжал тихим голосом Готах.

Она никак не реагировала. Он еще раз протянул руку. На этот раз она позволила до себя дотронуться.

— Твои глаза… — негромко говорил он, скорее обращаясь к самому себе, нежели к ней. — Я знаю, ты лишилась их много лет назад, а Великий Дорлан дал тебе другие. Дар того, кто тебя полюбил… Но тот человек не был армектанцем.

Рамез молча смотрел, как посланник осторожно ощупывает голову женщины, берет ее обеими руками и наклоняет к себе, словно исследуя взглядом и на ощупь форму черепа, наклон лба, высоту скул, профиль носа…

— Но ты не чистокровная армектанка, Охотница, — прошептал он. — Похоже, у тебя есть небольшая добавка дартанской крови… О, наверняка… Значит, права была Хель-Крегири. Твоя седина вполне натуральная. Никакой ценности для Бруля ты не представляешь…

Он положил ладонь ей на голову.

— Не было ли такого, что тебе приказали забыть о слишком многом? О том, что ты делала и кто ты такая. Может быть, тебе запретили и говорить?

Он взял ее за подбородок.

— Ваше высочество, — сказал Готах, не отводя взгляда от исхудавшего лица, — дай, пожалуйста, медальон, который ты носишь на шее.

Рамез повиновался, ни о чем не спрашивая. Посланник взялся за конец цепочки и раскачал кулон из чистого золота.

— Смотри сюда. Понимаешь, что я говорю? Смотри сюда…

Он перешел на армектанский. Негромко и размеренно он говорил о Великих равнинах… о приближающихся сумерках… о ночи… о сне… Потом фразы начали утрачивать смысл, слова потеряли всякое значение, лишь рифмуясь в унисон с танцем медальона.

Пронзительный, звериный вопль заставил стоявшего на страже Норвина бросить копье и ворваться в комнату Рамеза. Он на мгновение застыл, остолбенев, потом бросился на помощь. Женщина выла, пытаясь высвободиться из держащих ее рук. Ноги ее были свободны, и сильный пинок остановил коменданта на полпути. Она билась как безумная, изогнувшись дугой, прижимаемая тяжестью двух мужчин. Уже не выла, лишь хрипло стонала. На лице ее отчетливо рисовались злоба, страх и множество иных, не поддающихся описанию чувств. Освободив на мгновение руку, она ударила посланника в шею. Тот отпустил ее, и тогда Рамез вдруг вспомнил ее имя.

— Каренира, перестань! Каренира!

Женщина судорожно ловила ртом воздух.

— Каренира… — повторил он в третий раз. — Кара… все хорошо… Все хорошо, слышишь? Все… хорошо.

Она больше не сопротивлялась.

Норвин, все еще согнувшись пополам, смотрел, как громбелардский властитель, присев на холодный пол, осторожно, но крепко прижимает к себе женщину в грязных лохмотьях. Выражение лица князя было взволнованным, почти растроганным. Рамез ощущал странное тепло, струящееся по горлу к груди, — на мгновение ему показалось, будто он держит в объятиях свою Верену… Вернувшуюся.

— Все хорошо… — успокаивающе повторял он. — Все хорошо, маленькая моя… Все хорошо.

Она с плачем обнимала его за шею.

Прошло немало времени, прежде чем она пришла в себя.

Потом она пыталась заговорить, но быстро стало ясно, что после долгих месяцев молчания это требует от нее чересчур больших усилий. Она мучилась, пытаясь выложить все, что столь долго пребывало в плену беспамятства и тишины. Язык отказывался слушаться, и обоим лишь добавилось новых, немалых хлопот. Когда, утомленная и измученная, она погрузилась в тяжелый сон — они с облегчением вздохнули.

— Не будем терять времени, ваше высочество, — сказал посланник. — Даже и лучше, что она заснула. Мне следовало этого ожидать… Да, это моя вина. Думаю, завтра или послезавтра мы от нее кое-что услышим. Но сегодня… время не ждет.

Рамез кивнул.

— Действительно, — подтвердил он, не отводя взгляда от спящей. — Значит, целью Бруля может быть Черный лес.

— Наверняка, князь. Хель-Крегири…

— Хель-Крегири, — прервал его Рамез, — через посредничество мудреца Шерни предлагает странный договор. Ваше благородие, повтори еще раз, в чем суть ее предложения.

Готах помолчал.

— Нужно отвести солдат, князь, — наконец сказал он. — Трагические ошибки могут повториться. Хель-Крегири заверяет, что Бруль не ускользнет из ловушки, что же касается ее высочества…

Рамез позвал коменданта легиона и отдал несколько распоряжений. Готах изумился, услышав, чего именно они касались.

— Ваше высочество, я считаю…

— Ваше благородие, я терпеливо слушал, когда ты излагал мне истинный смысл пророчества. Теперь ты послушай меня. Так вот, всем, чем в Громбеларде не правит Шернь, правлю я. А больше всего — войском и своей собственной жизнью, хотя многие считают, что это невозможно. Если я захочу водить легионы по горам, я буду делать это каждый день. До тех пор, пока император не снимет меня с поста.

Посланник молчал.

— Позволь мне также сказать, ваше благородие, — добавил представитель, — что мысль о том, будто я стану тут торчать, ожидая, что сделает какая-то там Хель-Крегири, весьма, скажем так… необычна.

— Ее высочество княгиня… — начал Готах.

Его снова перебили.

— Это моя жена, — холодно, почти враждебно проговорил Рамез. И негромко добавил: — Она для меня — ни ее высочество, ни дочь императора. Это моя женщина, я — ее мужчина. Ты знаешь что-нибудь об этом, старик?

Посланник понял. В течение одного дня двое столь разных людей объясняли ему одно и то же: что, постоянно глядя в сторону Шерни, он потерял из виду мир.

— Нет, князь. Я в самом деле ничего об этом не знаю.

После чего удивился сам себе:

— Прошу смирения…