Героиня мира - Танит Ли

Я не поняла, о чем она говорит. Эти слова из книги превратились для меня в обозначение состояния ума и духа.

— Что… это такое? — спросила я.

— О, — ответила она, — это тюрьма.

Она посмотрела на остатки вина.

Я ждала.

— Несколько веков назад это место полюбилось завоевателям из Тулии, — наконец сказала она. — Северо-западная часть острова. В романе героя и героиню бросили в эту тюрьму на погибель. Старухи пугают ею детей Лишь мертвецы выходят оттуда на свободу.

Движением, свойственным ящерицам, она подняла осторожный, без единой капли тепла взгляд, моргнула, встала с дивана и вышла из-за стола; ее окутывали текучие струи черных, как ночь, волос.

Затем она рассмеялась, по-прежнему не отводя от меня глаз. Мне показалось, будто мне в горло впились острые когти. Подобно змее перед броском, она бессознательно таит в себе зло. Знай я какой-нибудь магический жест, помогающий отвести беду, я воспользовалась бы им; будь у меня доверие к кому-то из богов… я прошептала имя Вульмартис, на большее я была сейчас не способна. Может, она наслала на меня порчу? Понимает ли она, что делает?

Окруженная зелеными и алыми отблесками, Сидо прошла вдоль дворовой стены, волосы тянулись за ней шлейфом, скользя по плитам; оказавшись возле двери в гостиную, она скользнула внутрь, словно клинок в ножны.

Она уехала в ту короткую ночь. Все пути, ведущие из Эбондиса, теперь тщательно охранялись, но ее карету хорошо знали, и благодаря своему положению Сидо беспрепятственно покинула город. Лишь немногое прихватила она с собой в маленьком лакированном сундучке, но положила в него лучшие из вещей, ставших ее добычей. Я думаю, она так и не сняла ожерелье, а просто прикрыла его шалью. Сидо увезла все свои кольца, но оставила несколько ценных украшений и все платья, даже наряд из серебристой ткани, похожий на свет.

Куда она отправилась, остается вопросом. Мне вспоминается колдунья из старинной сказки, которая взлетела в небеса на запряженной драконами колеснице. Вероятно, с острова еще можно было как-то выбраться. А вдруг одна из бухт не полюбилась тулийцам? Подкупить хозяина рыболовного судна — дело нехитрое.

После отъезда Сидо слуги втихомолку разобрали все, что она побросала, а затем, как я и ожидала, тоже скрылись.

Град ударов, обрушившихся на входную дверь, возвестил о прибытии Ретки и сопровождавших его гвардейцев — я пошла открывать.

Он велел им оставаться на крыльце, а меня увел в дом.

Ретка огляделся по сторонам, скользнул взглядом по лестнице, по комнатам на первом этаже. По мере того как проходили дни, на предметах постепенно проступали отпечатки заброшенности. Я не пыталась этому препятствовать. Я стала лишь гостьей в доме, который все покинули.

— Чувствуете приятную прохладу? — спросил Ретка. — Зима настала. Сидо уехала. Ах, — сказал он, — до чего же безотказны эти солнечные часы.

Он прошелся по дому, составляя в уме опись имущества. Пару раз остановился и что-то положил в карман. Скорей всего, вещи, подаренные им Сидо, которые она не пожелала взять с собой, а может, что-то из собственных принадлежностей, валявшихся в доме. Если Ретка и ворует, то не по мелочам.

— Вам лучше отправиться со мной в здание суда, — сказал он, — здесь ненадежное для вас место.

Я послушалась. Очередные сборы моих личных вещей не заняли много времени.

5

По-моему, комната, которую мне выделили в здании суда, совсем недавно служила кабинетом кому-то из служащих. Рыжеватая штукатурка на стенах, а вид из окна, к счастью, загораживает дерево. Туда принесли и установили в удобном месте кровать и умывальник, письменный стол остался с прежних времен. Ретка извинился, сказав, что не может предложить ничего лучше. Царящие в городе настроения не понравились многим служащим суда, и они укрылись в этом здании вместе с семьями.

Время от времени он обращался ко мне с просьбой переписать набело то или иное письмо. При этом он тоже приносил извинения, хотя уверял, что несколько самых выдающихся в городе дам выполняют такую же работу, а ведь одной из них уже за восемьдесят, правда, почерк у нее до сих пор весьма разборчивый. Содержание этих писем осталось для меня неясным. Тулийский язык в письменном виде нередко ставил меня в тупик, а кроме того, меня не интересовало переписываемое. Полагаю, Ретка не стал бы доверять моему перу что-то особо важное.

Чередой тянулись знойные дни, по неприютной красноватой стене перемещалась тень дерева. Как бы мне хотелось очутиться среди белых стен… или взобраться на это дерево: один взгляд на него действует как омовение. Однако листва уже пожухла, ей не хватало сил ни на блеск, ни на зеленую окраску.

На меня напала лихорадка. Я догадалась об этом потому, что днем вокруг всех предметов возникало подрагивающее сияние, которое по ночам начинало мелькать у меня перед глазами мерцающими вспышками, и тогда мой слух заполняли шорохи и внезапные высокие видимые звуки. Я отчасти верила, что в комнате обитают электрические существа, которые летают с места на место и подают друг другу сигналы.

Исход дня и начало вечера приносили мне наибольшую ясность сознания.

В те часы я с изумлением думала о месте, в которое попала, словно лишь только что заметила, где нахожусь.

Поначалу в столовой среди неуместной роскоши и золотистых парчовых драпировок устраивали обеды, во время которых мне довелось взглянуть на людей, переселившихся, как и я сама, в здание суда. Их лица были мне немного знакомы по встречам в салонах Эбондиса Иногда на обедах присутствовал Ретка. Порой приходил Оберис. В разговорах с ним никто не упоминал о его семейных неурядицах.

Потом обеды прекратились.

Каждое утро мне ставили под дверь графин с водой. Он не всегда оказывался полным. Другие люди отпивали из него, словно мучимые жаждой олени.

В городе сократили норму выдачи воды, зато увеличили объем положенного по пайку вина. Из глубочайших подвалов, овеянных громкой славой, извлекли на свет марочные вина, предназначенные для сиятельных губ, и они растеклись по кувшинам простой черни. (Эти слова я позаимствовала из чьих-то сетований, гремевших на всю лестницу).

Ретка обращался с воззваниями к жителям города с балкона на здании суда. Или в сопровождении всего лишь четверых охранников выезжал на крепкой чалой кобылке на улицы, в самое скопище народа. Теперь только стойкость его духа и ничто иное поддерживала Эбондис.

6

Весь день в городе происходило брожение. В коридоре мне повстречался напуганный секретарь, которые поведал мне хриплым голосом: «В заливе у Кисары заметили несколько тулийских военных кораблей, а затем толпа ворвалась в крепость и перебила всех бойцов гарнизона».

На протяжении дня я потихоньку переваривала эту новость.

В какой-то момент я услышала, как звонят колокола храма Исибри. Но через несколько минут они затихли. Порой со стороны неблагоустроенных улиц и окраинных трущоб долетал гомон, как будто сотни людей вопили от страха и боли, а может, в буйной веселости.