Восстание безумных богов. Магия крови - Ник Перумов

укромного уголка. Ему хотелось еще немного побыть в своем теле, почти человеком – пусть с болью и страданием, но человеком. Публий с трудом поднялся, на подгибающихся ногах добрел до алтарного камня и рухнул на него. Сейчас камень казался мертвым и холодным, но лишь казался: Публий чувствовал дремлющую в нем силу, средоточие великой пирамиды.

Маг улегся удобнее, уставился во тьму. Камень холодил спину, пальцы ощущали неестественную гладкость – ни щербинки, ни выемки. Лица касались токи прохладного воздуха: снаружи уже стоял жаркий день, а здесь по-прежнему царила глубокая и зябкая ночь. Вот так бы лежать и лежать, а потом встать и уйти, пусть изгнанником, но – человеком…

И Публий Маррон понял, что не может заставить себя начать, что он самым позорным образом страшится того, что будет дальше, того, что изменит его навсегда. Сейчас, наверное, еще есть шанс остаться самим собой, вернуться в Корвус, как предлагал Веспа…

«Г-господин?»

Публий словно бы увидел ее: в южной пирамиде алтарный камень устроен по-другому, не возвышен, а, напротив, слегка утоплен в пол, словно бы для того, чтобы на нем скапливалось больше жертвенной крови. И он – белый, а не черный. Шаарта не лежала – стояла, держа в опущенных руках две золотые сабли. И смотрела куда-то вверх, словно надеясь разглядеть мага сквозь тьму и расстояния.

Ждала. Ждала его, Публия, его решения и действия.

Верила ему.

Маг резко выдохнул, сжал кулаки. Нет больше времени для колебаний.

«Начинаем, храбрая».

Сила потекла в него – вначале тонкой струйкой, потом все больше и больше. Сила, наполненная эманациями Великого Темного, сила жертвенной крови, еще хранившая ужас умиравших под ножом людей. Будь Публий Маррон обычным человеком – его бы в лучшем случае сожгло, в худшем он сделался бы подобием своих обезумевших коллег, орденских магов, прошедших через трансформу Кора Двейна.

Но сейчас первый Ворон был сильнее.

Он впускал в себя эту силу: по капле, по тонкому ручейку, не позволяя ей течь слишком сильно; чувствовал скрытый в ней яд, изменяющий его, – но и сам он менял магию; тщательно, как старатель на прииске вычищает примеси из золотоносного песка, убирал все лишние колебания, все обертоны, все ненужные оттенки – очищая, спрямляя, сглаживая. Сила, скопившаяся в пирамидах, навалилась на Публия всей тяжестью, и он едва мог дышать.

Алтарный камень под ним ожил, мелко завибрировал и засветился, но свет этот был едва виден, пожалуй что, темен – если так можно сказать о свете. Будь заклинательный зал сейчас залит солнечными лучами – алтарь показался бы окутанным пульсирующей мглой.

Чистую, свободную магию, какой становилась в его руках сила Древних богов, Публий направил в линии магических фигур, испещрявшие все поверхности в пирамиде, в каменную резьбу на стенах, однако быстро понял, что это ошибка; сама фигура и жуткие барельефы несли отпечаток Великого Темного, и сила вновь начала наполняться тем, от чего только что освободилась.

И стекала она в фигуры тонкой, дрожащей струей, а прибывала – ревущим потоком.

Вся тяжесть пирамид и сила Дракона, еще не истаявшая, не смешавшаяся с силой Темного, давили, прижимали к алтарю, и Публию казалось, что он вот-вот утонет в камне. Наверное, смертного человека давно бы уже расплющило, но даже и Публий едва сопротивлялся. Слишком многое он взял на себя, слишком поверил обещаниям Дракона – нет, не выдержать, еще чуть-чуть, и он задохнется под этой горячей, отравной тяжестью!

«Шаарта! Помогай!..»

Воительница вмиг оказалась рядом, хоть маг по-прежнему не видел ее. Но, вместо того чтобы принять на себя часть лившейся в Публия силы, она прикоснулась к ближайшей стене, густо покрытой линиями магических построений, – и под ее пальцами они стали меняться.

«Что ты делаешь! – хотел крикнуть Публий. – Сними с меня тяжесть! Я же сейчас… меня сейчас…»

Но странным образом дышать ему вдруг стало легче. Ненамного – но легче, а потом еще легче. Публий сделал долгий вдох – наконец-то! Он чувствовал, как дрожит его человеческое тело, как мутится в глазах, но все это уже отпускало.

«Спасибо, храбрая…»

Орка приняла единственно верное решение.

Она принялась исправлять не силу, но вместилище; и теперь сама фигура пересобирала льющуюся в нее магию. Публий смог наконец вздохнуть; он продолжал пропускать сквозь себя поток, темную часть его отделяя, оставляя в себе, а очищенное вливая в магические фигуры; теперь они по-иному принимали ее и сразу преображали. Наверное, лишь женщина смогла бы в полной мере разобрать все их узоры и хитросплетения, все детали на каменных изваяниях, все узлы и связи – все эти мелочи, в которых мужчина бы потерялся…

Постепенно стали меняться сами пирамиды. Замерцали бледным золотом линии на полах и стенах, сделались прямее и глубже; узлы и вихри обратились хитрым орнаментом, в котором угадывались солнце и луны, скачущие олени и летящие гуси, снежинки и первоцветы. Сцены мучительства на стенах и потолках под пальцами орки превращались в сцены мирной жизни; теперь смертные не умирали в мучениях, они жали хлеб, охотились, ткали полотно, пахали землю, играли с детьми, а бессмертные духи и существа приглядывали за ними из туч, лун, древесных крон…

«Храбрая, ты превосходно умеешь прясть! И ткать».

Шаарта невидимо улыбнулась, но тут же озабоченно спросила:

«А с этим что делать, господин?»

Она указывала на часть фигуры, связанную с ней и в тоже время лежащую чуть в стороне от великой пирамиды в Сетджурне. Публий ясно видел, что часть эта составлена позже, и знал, кто придумал ее, и понимал для чего: она позволяла ненадолго перехватить поток силы внутри пирамиды и замкнуть ее на одно из построений заклинательного зала.

На ловушку. То есть кто-то умело вписал в одну ловушку – другую. Дичь, похоже, собиралась уловить охотника.

Нет, как у них, у этих сущностей, все сложно!

«Что нам делать с этим?» – повторила Шаарта, и Публий, подумав, велел:

«Не трогай. Это нам может пригодится…»

В нем копилась темная сила – та, что он успел вычистить из силы пирамид, та, что меняла его самого; Публий ясно различал в ней туго свернутые крючья и щупальца, за них-то и потянет Великий Темный, когда вернется, они – часть Древнего, и ни уничтожить, ни исправить это невозможно. Пока они существуют – сила пирамид связана с ним теснее, чем с кем-либо еще.

«Отсеки ловушку от всей фигуры, Шаарта. Отдели ее от основы».

Линии, вырезанные в камне, изогнулись, свернулись, переплелись по-новому.

И тогда в нее полилась сила Древнего Темного бога – заполняла линии тьмой, багровыми искрами, сполохами призрачного багрянца.

«Сколько еще работы…»