Злое марево: Луч Империи - Мурат Янг

Но что толку от пафосных слов? Пришлось изъясняться проще:

— Я на службе у государя Святослава.

— Но приписаны к Петербургскому гарнизону.

— То было до… — Я чуть не сказала «до мятежа», в то время как рассчитывала на переговоры с Громовым. — То было до смерти Игоря Андреевича.

Мы долго спорили. Позиция обвинителя была ясна. Коли я приписана к Петербургу, то и покинуть место командировки могла по приказу или просьбе того, кто правит им. И явиться следовало в гарнизон, чтобы встать на учет, занять место в строю и получить новое назначение.

Это был один из самых странных и глупых судов в моей жизни. Основное действо заключалось в нашей с прокурором перепалке. Цирк-шапито — иначе не сказать.

Но присяжные заседатели, включая моего кузена, наблюдали за нами с серьезным видом, будто зрелище это не казалось им чем-то сюрреалистичным.

Как только прения закончились, они всем составом удалились в соседнюю комнату. А как вернулись, один за другим высказали свой вердикт.

— Виновна! — выкрикнул старикашка с огромными очками и тросточкой. Он рявкнул так громко, словно сам едва мог слышать что-либо.

— Виновна, — угрюмо согласился другой. Этот напротив был молодым, в звании ефрейтора. Я почти не сомневалась, что он даже не дворянского сословия.

Забери демоны тех, кто решил, что крестьяне и низшие военные чины имеют право становиться присяжными!

Ещё трое сочли, что я повинна в измене государству. Последнее слово оставалось за Володей. Но после пяти «виновен» оно было неважным. Пять против одного меня не спасут.

— Виновна!

Слова брата заставили вздрогнуть. Я уставилась на него неверящими глазами. Встречный взгляд был полон печали и сожаления.

«Это всё равно не сыграло бы роли», — напомнила я себе. — «Так зачем ему подставлять себя? Зачем вступаться за изменницу?».

* * *

Меня вновь отвели в здание тюрьмы. Я шла угрюмая, задумчивая. Хотелось плакать. Не потому что вместо тюрьмы или ссылки меня сразу приговорили к казни. Напротив, в военное время столь суровое наказание — дело привычное.

Но грустно было уходить, когда мир в столь подвешенном состоянии. Когда Россия вот-вот окончательно рассыплется, демоны прорвутся, а Фёдор так и останется в хвори, которой и названия-то ещё не придумано.

За размышлениями я не заметила, что мы прошли мимо камеры, где мне довелось просидеть весь прошлый день и ночь. Как опомнилась, обратилась к конвоирам:

— Кажется мы проскочили.

Те не ответили и толкнули меня дальше вдоль коридора. Когда мы остановились, передо мной стояла длинная решетчатая камера. За почерневшими стальными прутьями на меня глазели ужасные злые лица: перекошенные, беззубые, ехидно ухмыляющиеся.

— Вы серьезно? — выпалила я, ошарашенная видом зеков.

— Это камера смертников, — буркнул один из конвоиров.

Я продолжала глазеть на заключенных. «Они смертники? То есть терять им уже нечего?».

— Вы с ума сошли! Это же мужская камера!

— Эй! А ну брысь от решетки! — гаркнул конвоир сидельцам, открывая замок на калитке. Затем вновь переключился на меня. — Так велено.

Второй конвоир подтолкнул в спину, но я уперлась рукой о прут.

— Кем?

Первый открыл было рот, но второй присек:

— Молчи!

Вдвоем они затолкали меня. Калитка захлопнулась. Замок щелкнул. Топот казенных сапог неспешно удалялся прочь от камеры.

Глава 6

Я — Вера

Камера оказалась столь просторной, что в ней спокойно разместились три десятка заключенных. И никакой толкучки, свободного места — хоть ригодон[1] отплясывай.

«И все эти люди приговорены к смерти», — ужаснулась я.

Впрочем, у многих справедливость приговора отражалась на лицах, столь злобен был их взгляд. Трое таких приближались ко мне, пока я, ошарашенная, стояла возле калитки.

— Эй! Вернитесь! — выкрикнула я, обернувшись к коридору. Но конвоиров уж и след простыл.

— Не стоит верещать, деточка, — высоким тоном изрёк один из приближающихся. — Будь покладистой, и получишь усладу.

— Ага, — поддакнул другой голос, теперь уж низкий. — А будешь противиться, то достанется лишь боль.

Конвоиры не вернулись, а тюремщики явно не любили проводить время среди своих подопечных. Так что рассчитывать я могла лишь на себя. Я медленно развернулась.

Троица остановилась в метре от меня. Я с удовлетворением заметила, что их руки также закованы. А то, что их трое — не беда. В конце концов, я дворянка. Меня обучали лучшие мастера боевых искусств. У меня опыт сражений не только с людьми, но и против деморгов.

Что мне три зэка?

— Вот и правильно, что унялась, — пискнул первый.

Под стать своему голосу он был крайне долговязый и костлявый. Сними он тюремную рубашку, и по нему можно изучать анатомию, вплоть до последнего ребрышка.

Он стоял в центре между своими дружками. Глядел в глаза, ухмылялся.

— Помогите даме, ребятки, — проворковал он. — И не только кальсоны. Рубашку задерите. Хочу сиси трогать.

Не успели эти двое коснуться меня, как я, не отрывая глаз от наглого ходячего скелета, зарядила ему ногой в самую важную промежность. Не ожидавший такого, он плюхнулся копчиком на бетонный пол тюрьмы и завыл.

Что ж, наверняка теперь ему не до «сисей».

Двое, что стояли по флангам, остолбенели. А я, сложив руки в замо́к, врезала сначала одному, потом сразу второму. Моя внезапная атака на тощего ввела их в такой ступор, что я могла позволить себе хороший замах для каждого удара.

Отойдя от первоначального шока, троица приготовилась брать меня, что называется, «по-плохому». Остальные столпились полукругом, радостно наблюдая за предстоящим зрелищем. Они галдели и, как мне показалось, заключали пари. Я не знала, что, собственно, они могли поставить на кон, но радовало, что основная ставка шла на меня.

— Конец тебе, бледовка! — заверещал тощий.

— Угу, сука! — рявкнул тот, что с низким голосом.

Словно