Фатум. Сон разума - Виктор Глумов

По закону Нику полагалось еще две недели отработать в институте, но Опа не то чтобы навстречу пошла, а процедила сквозь зубы: «Не смею задерживать, господин лидер движения», — и швырнула на стол трудовую.

Ник шел знакомыми коридорами, заглядывал в аудитории — прощался. На кафедре философии сидел грустный Алексанян, олицетворяя тщету всего сущего.

— А-а, это ты, — протянул он, когда Ник открыл дверь, — а я думал, меня убивать пришли. В магазине в лицо шипят, студенты глаза отводят… А я даже не мусульманин! Впрочем, я всегда говорил: дальше будет хуже. Жди прихода фашистов к власти.

— Я две недели отрабатывать не буду, — сообщил Ник жертве национализма. — Все, трудовую забрал.

Алексанян поднял на него взгляд. Присмотрелся. Несколько раз моргнул. Ник заподозрил, что неприятности у него «на лице написаны».

— Что случилось? — Алексанян, до того сидевший на стуле, поднялся и положил руку на плечо Ника. — Что произошло, друг?

— Брат в больнице, — честно ответил Ник.

— Плохие шутки у тебя… Погоди, Лешка в больнице?! Ник, скажи, что ты шутишь! — Артур тряхнул его. — Скажи, что это неправда!

— Правда, Артур, правда. — Ник заставил себя улыбнуться. — Я справлюсь. Брата вылечим, а тех, из-за кого… В общем, разобрались.

Это была не то чтобы ложь, однако и не совсем правда: разбираться только начали, но сейчас, на волне ненависти к «нерусским», не нужно было втягивать в это Алексаняна. За Лешку Ник почти не беспокоился — пацаненок шел на поправку, раскаивался и боялся братского гнева и маминых слез.

— Ник, всё, что могу, ты же знаешь, всё сделаю! У нашей семьи есть деньги. Если надо — обращайся. Врачи за бесплатно лечить не станут, за бесплатно они и не подойдут к больному.

— Ты преувеличиваешь, как всегда. Но я обращусь, если что… Ладно, Артур, жизнь продолжается. И мне нужно на новую работу. Созвонимся!

Артур с силой хлопнул Ника по плечу — проявил дружеские чувства и южный темперамент.

Прозвенел звонок, коридоры опустели, и Ник покинул институт, ни с кем больше не попрощавшись.

* * *

Пассажиры нервничали. Час пик кончился, на кольце народу было немного, но в воздухе висело напряжение, такое сильное, что волосы на руках вставали дыбом. В полупустой вагон зашла девчонка в хиджабе,[2]заозиралась затравленно. Нику стало жаль эту восточную красавицу в синем платке, длиннополом пальто и с аккуратным чернобровым личиком. Девушка села на ближайшее к выходу место, поставила на колени дамскую сумку.

Пассажиры тут же начали отодвигаться. Пересела, бурча, бабка. Стайка студентов перебежала в другой конец вагона, оглядываясь на девушку. Старик, оторвавшись от газеты, отчетливо произнес:

— К стенке, к стенке таких надо! И на Соловки!

Логики в злобных словах не было — труп никуда не сошлешь, но Ник с ужасом понял: дед — vox populi.[3]Интересно, сколько таких девушек, безмолвных, не приученных оказывать сопротивление, избили и унизили за прошедшие полтора дня? Сколько черноволосых мальчишек пострадало?

И кто прикрывает фашистов? Какой твари могло прийти в голову вытащить это зло наружу, выпустить голодного зомбака из могилы? Тимур Аркадьевич, такой вежливый, интеллигентный… «Гитлер тоже не был дураком, — напомнил себе Ник, — харизматиком он был. Не ведись на внешность».

Что ж, «Щит» еще не в полной силе. Но Ник добьется своего, поставит организацию вровень с «Фатумом», взрастит противника.