Гусарский штос - Вячеслав Дыкин

— Ты станешь заправским игроком, любезный черт. А теперь подрежь-ка мою колоду.

Он не понял, и я объяснил ему, что он должен своей картой разделить мою колоду надвое.

— А теперь я начинаю метать, — предупредил я. — Гляди внимательно. Вот я переворачиваю свою колоду мастью вверх и сдвигаю верхнюю карту на вершок вправо. Ты видишь две мои карты. Первая из них называется лоб, вторая — соник. Что у меня лоб?

— Дама треф.

— А соник?

— Девятка пик, — отвечал чешуйчатый игрок.

— Та карта твоя, которую ты закрыл от моего взора, случайно не дама или девятка? Тут имеет значение только достоинство карты, а не масть.

— Не дама и не девятка.

— Стало быть, в первом абцуге у нас ничего нет, и я скидываю его.

Я нарочито медленно отложил в сторону даму треф и девятку пик, после чего показал ему третью карту, сдвинув ее, как полагается, и четвертую.

— Лоб — король червей, соник — десятка червей, — сказал черт. — Не годится.

Я не стал ему объяснять, что лбом и соником называются по науке только две самые первые карты, остальные банкомет просто открывает, проговаривая: во-вторых, в-третьих, и так далее. Мало было надежды, что сей кавалер окажется за карточным столом господина фон Белова или в компании черных гусар.

— Скидываем и второй абцуг. А теперь?

— Лоб — туз пик, соник — восьмерка бубен… Восьмерка! У меня отложена восьмерка! — радостно сообщил он и показал карту.

— Поздравляю тебя, любезный черт, с первой твоей удачей. Если бы восьмерка пришлась на лоб, выиграл бы банкомет, то бишь я. Но восьмерка пришлась на соник — и, следовательно, выигрывает понтер, то бишь ты. Запоминай: лоб — мой, соник — твой.

— Как не запомнить! А скажи, любезный гусар, как быть, коли лоб и соник — карты одного достоинства? — спросил сообразительный черт.

— Это называется плие, выигрывает банкомет. Видишь, сколь проста и увлекательна сия игра? Особенно горяча она делается, когда игроки начинают удваивать ставку. Чтобы показать это, надобно загнуть угол карты.

Как видите, я растолковал черту самые простые условия. И был уверен, что он меня понял. А вот кабы я начал ему внушать правила игры с наживкой, третями, с цветными, полуцветными и простыми картами, то понапрасну бы его запутал. Может статься, и до игры бы дело не дошло. Кто их, подводных жителей, ведает, известны ли им простейшие правила арифметики?

Вот вы удивляетесь, милостивые государи, а былые сослуживцы мои, александрийцы, которым рассказывал я эту историю, приняли как должное, что черный гусар преспокойно обучает водяного черта штосу. Коли для дела надобно — не токмо что одного черта штосу, всё пекло менуэту и контрдансу пойдешь обучать. Даже коли бы мне вдруг сделалось не по себе, я бы взглянул на караван канонерских лодок, плохо видный во мраке, стоящий недвижно, потому что дурной и упрямой подводной нечисти не хотелось пускать его через протоку. Я бы вспомнил, как горели предместья, вспомнил раненых из Левизова отряда, и как уезжали из города наши женщины и дети — тоже вспомнил бы. Война, братцы, научит и с чертями в штос резаться, и не только этому…

Сколь бы черт ни был ловок и хитер, а многих игроцких тонкостей и хитростей он не знал потому, что знать не мог. И посвящать его в оные я не собирался. Вот, скажем, есть способ игры, при коем понтер может ставить не одну, а две, три и даже более карт. По этому способу я выучу моего черта играть, но позабуду сказать, что каждая лишняя его карта, если общее их количество нечетное, увеличивает шансы банкомета, то бишь мои. А если количество карт четное — то преимущество уже у понтера. Стало быть, подводный мой житель будет обучен выставлять только три или пять карт — и никак иначе!

На том я умолкаю — все мы игрывали и в штос, и в фараон, у всякого в голове есть своя математическая система для дальнейшего выигрыша. Скажу лишь, что действовал то по наитию, то по воспоминаниям юношеских моих лет, когда был вовлечен в преступную шайку.

При первой игре победил мой противник.

— Ну что ж, я не получил сажени воды, а ты, любезный черт, выиграл трубку, — с притворной горечью сказал я. — Однако что ж ты станешь делать с трубкой без табака?

— Играем снова! — потребовал он. — Мне сажени воды не жалко. А по табачку я стосковался. Как рыбаки сюда соваться перестали, так я и табака лишился.

Я мог бы ему напомнить, что сам же он повыгонял отсюда всех ради собственного спокойствия, но не стал.

— Изволь! Ради такого приятного противника готов рискнуть и кисетом с табаком, — отвечал я. — Да только сделай милость, удвой ставку! Кисет пойдет против двух сажен речной воды!

— Ну, и две сажени — для меня мелочь. Давай, мечи!

Игра у нас вскоре пошла отчаянная. Я проигрывал и отыгрывал трубку с кисетом, прибавляя к ним гребешок, щеточку для усов, самый кивер, ташку с вензелем государя императора, плетенный из цветных шнуров кушак с серебряными перехватами, карабин, лядунку с патронами, дошло и до того, что я поставил на кон гусарскую свою саблю образца 1798 года. Черт, разгорячившись, всё удваивал и удваивал свою ставку. Ему казалось, что этим можно заниматься до бесконечности. Тут-то я и понял, что его не учили арифметике.

Всякий страстный игрок приучается вести расчеты с такой же скоростью и дотошностью, с какой это делает немец-купец в конторской книге своей. У иных к этому талант, иные приобретают это длительным и малоприятным опытом. Много значат и курьезные случаи, которые застревают в памяти, как ржавый клинок в ножнах. Я следил как-то за игрой, которая начиналась невинно — начальный куш составил всего-навсего рубль. По необъяснимому капризу фортуны понтер угадывал соника либо иную четную карту одиннадцать раз подряд! Куш, разумеется, удваивался, и один-единственный рубль стремительно обратился в две с лишним тысячи рублей! Тут бы понтеру нашему и остановиться, но нет! Сдается, он утомил фортуну, и капризная девка повернулась к нему задом. Молодец продулся в прах, но досаднее всего ему было, когда он, не веря глазам своим, с карандашом в руке считал, как рублишко обратился в две тысячи. Вперед наука — умей остановиться вовремя!

Играя, увлекся я настолько, что уже и страшная рожа противника моего сделалась привычной. Я вновь ощутил себя на гусарском биваке, и за спиной были добрые товарищи мои, александрийцы, и только обычного шума военного лагеря недоставало. Однако, играя с товарищами моими, я бы не стал ловчить с подточенным мелком, которым записывал ставки каждой метки прямо на своем ментике. По правилам записи должен вести понтер, но об этом я господину черту докладывать не стал. Сам же я пользовался мелком не хуже опытного шулера. Не подумайте плохого — я выточил на торце его канавку, чтобы линия получалась двойной, не с дурными намерениями, а желая проучить некого бездельника из нашей роты, охранявшей порт. Мелом мы помечали мешки и ящики… впрочем, о затеянной мною проказе я расскажу в другой раз. При выигрыше своем я ставил мелом палочку, и противник мой видел в неверном голубом свете, что я совершил один лишь взмах рукой, а что порой образовались две палочки — того он не примечал. Думаю, почтенная компания простит мне это маленькое озорство.