Бояринъ из куна-чакры – 2 - Владимир Борисович Журавлев

Девушка резко развернулась. И вроде бы она не изменилась в лице, но Сычу показалось, что на него оскалилось древнее чудовище:

— Я не дура, чтоб тащить домой чужака!

Мужчина торопливо поднял руки, показывая, что все понял, что не дура и он чужак чужаком, чужее нету.

Кафе действительно оказалось рядом, в меру маленькое, уютное и почти без посетителей.

— Мадемуазель Мишель сегодня с гостем? — улыбнулась милая официантка. — Мадемуазель снова поцапалась с князем Браном?

— Мы с ним и не мирились! — буркнула девушка. — Козел. Два кофе нам, круассаны и тишину.

— Принято, козел! Бу сделано, хозяйка!

Сыч с любопытством разглядывал бывшую коллегу и молча изумлялся. Что случилось с отъявленной феминисткой? Где ее вечная сутулость, мешковатые брюки и грубое лицо? В юбочке — не мини, но тоже очень кокетливой — в легкой блузке, личико нежное, посвежевшее, в ушах эффектные кольца-серьги… как? Кто сотворил такое чудо⁈

— Глаза выпадут, — беззлобно заметила Мишель, и Сыч убедился, что девушка изменилась до неузнаваемости. — Всю разглядел, везде заглянул? Говори… парламентер.

— Да говорить-то ты должна по логике, — хмыкнул мужчина. — Почему со службы сбежала, как получилось так, что живая, а по аппаратному контролю мертвая, и чего хотят те, к кому ты примкнула.

— Н-да? — удивилась девушка. — Обойдетесь. В личную жизнь девицы совать нос неприлично. А чего мы хотим… диктофон не забыл включить? Ну так включи и слушай…

Сыч внимательно выслушал двухминутное послание. Выключил диктофон. И усмехнулся.

— Я только что из академии, — пояснил он причину своей веселости. — Строил там руководство в три ряда, расстрельные приговоры выдавал. И ведь все брали, никто не посмел отказаться! Потому что я — империя, я государство. А ты меня просто послала. Но ведь ты такой не была. Что изменилось?

— С нужными людьми познакомилась, — ответно усмехнулась девушка. — И мне доходчиво объяснили, что три четверти мощи государства — это всего лишь страх перед государством. Ничем не подкрепленный.

— Но тебе и четверти хватит, — заметил мужчина.

— Ну и что? Зато поживу всласть. И постараюсь с этой четвертью справиться. Если четверть — уже есть шанс. Сыч, ты выслушал, записал? И чего сидишь? Плати за кофе, чаевые официантке и выметайся.

— Мишель, я не уйду без ответов, — твердо сказал мужчина. — Ты же знаешь, с Бульдогом это не прокатит. Если он приказал разобраться в ваших фокусах, я должен разобраться. Это конкретно безопасности нашей службы касается. Когда сотрудники имеют возможность исчезнуть из-под аппаратного контроля, это означает предательство и измену. Говори.

Мишель посмотрела на бывшего коллегу, и в глазах ее промелькнуло что-то вроде жалости. И мужчина понял, что сейчас ему оторвут голову. Сглотнул, попробовал накинуть иллюзию…

— Пожалуй, я смогу кое-что объяснить, — раздался спокойный голос.

Юноша, неприятно напоминающий Алена Дюпона, отодвинул стул и уселся без разрешения.

— Мы с Мишель немножко подрались при встрече, — вежливо сообщил он. — Удалось застать ее врасплох и завалить. Ну и… как-то и все остальное само собой произошло, что бывает, когда заваливаешь красивую девушку. И я случайно шарахнул по ней магией. Такой вот спонтанный выплеск родовых способностей. В итоге — снос ее феминистского блока и клиническая смерть. Мишель откачала одна очень одаренная в целительстве девочка. А я в спонтанном выплеске научился новому заклинанию — удалять родовые маячки. Такое иногда случается. Вот и все наши секреты. Сами понимаете, ходить со смертельным приговором под сердцем — так себе занятие. Позволительное разве что рабам. А мы не рабы.

— Все ходят, — заметил Сыч, напряженно перерабатывая ошеломительную информацию. — И я хожу.

— Потому что маячки не могут снимать. А я могу. И вам тоже. Подумайте над этим.

И мужчина думал, неотрывно думал всю обратную дорогу до вокзала. Но иногда на его губах появлялась непроизвольная улыбка. Все же нарвалась недотрога Мишель! И отметелили, и отымели, и шарахнули промеж ног магией так, что разом из феминистки сделали нимфетку! Рассказать в отделе — все со смеху помрут! И рассказать обязательно! Но «дюпона» Конфетка Мишель точно прибьет за такие откровения, и до дома не успеют дойти! Глазами в кафе сверкала — чуть шторы не задымились!

Глава 8

Мишель бесится и еле сдерживается, чтоб не взорваться килотоннами в тротиловом эквиваленте. Но ее пока что немножко смущает то, что начальник здесь — я, не она.

Решаю ей немножко помочь.

— Тебя что-то гнетет?

Мой участливый тон оказывает то самое воздействие, катализирующее. Как платина на перегретую нефть. Мишель взрывается с грохотом и фейерверком чувств. Слушаю ее без особого интереса пару минут.

— Ты специально выставил меня в позорном свете! — разоряется Мишель. — Мужлан! С грязными эротическими фантазиями!

— Да.

— Ты… Что⁈ Скотина! Всё придумал! Не было ничего!

— Да.

Ну ты и скотина, как только тебя Сашка терпит, — бурчит Мишель и сдувается.

— Слушай, ты как с такой импульсивностью работала оперативницей? — любопытствую я.

— Отлично работала! — огрызается Мишель. — Отлично, понял?

— Нет.

Мишель подпрыгивает и снова начинает разоряться. В страстном монологе мелькают озабоченные коллеги, Бульдог, ущемление прав женщин, снова озабоченные коллеги, еще раз они…

— Теперь понял, — говорю я спокойно через несколько минут. — Во всем виноваты мужчины. Они специально отодвигают тебя, усложняют работу и принижают твои успехи.

— Хоть кто-то понял! — саркастически отзывается Мишель.

— Чушь несешь.

Мишель хочет снова заорать, очень хочет, но сил больше нет.

— Мишель, это переговоры, — говорю я серьезно. — Мы должны были отдать им что-то, чтоб сохранить какие-то шансы на то, что нас выслушают. Не поймут, не примут — просто выслушают.

— Да это понятно, но зачем…

— Да, я выставил тебя полной дурой. Но это здорово отвлечет твоих коллег на всякие эротические фантазии и оставит им меньше времени на серьезные вопросы. Надо пользоваться их ущербной моралью с выгодой для себя. В моих сказках много дыр, пусть смотрят не на них, а на твои ноги.

Мишель невольно усмехается.

— Только вряд ли у нас получится договориться, — продолжаю я хмуро. — Государство, оно такое… как носорог. Но время мы выиграем. А там уже все