Люди Льда. Книги 1-47 - Маргит Сандему

Чтоб батраком моим стать!»

«Нет, матери нашей я клятву давал

Беречь их и защищать!»

«Сестре моей только пятнадцать лет,

А брату нет и девяти,

И не отдам я тебе их, нет,

Не сможешь им зло причинить».

«Знала до мужа других мужчин

Твоя потаскуха мать.

И младших брата с сестрой отца

Отцом ты не можешь считать».

Больнее ударить Линде-Лу

Жестокий Педер не мог.

Но младшим он этого не показал —

Так сильно он их берег.

Брата с сестрою он стал утешать:

«Мы проживем сто лет.

Хоть стал злой Педер нам угрожать —

Ему же дал я ответ.

Матери нашей память

Хозяин не пощадил.

Я твердо вам обещаю

За это ему отомстить.

Нашей матери дал я слово:

Ничто не разлучит нас.

Пусть жизнь будет к нам сурова —

Вас брат никому не отдаст!

Как раньше делиться я буду с вами

Последнею коркою хлеба.

Вместе, втроем мы осилим все —

Лишь бы хозяин жесток к нам так не был!»

Но был Линде-Лу в усадьбе,

К ним на хутор приехал Педер.

Сестру его он обесчестил —

Не вняло мольбам сирот небо.

Когда же за честь сестрицы

Брат младший решил вступиться,

Убил и его злой Педер,

А сам поскорее скрылся.

Нашел Линде-Лу их мертвых,

Когда вернулся домой.

И прядь волос его светлых

Стала совсем седой.

«Несчастных моих сироток

Жестокий Педер убил.

Уж лучше бы сам я умер,

А их бы Господь защитил!»

И в этот момент Криста застыла. Как соляной столб! Сердце в груди бешено колотилось.

Они пели последние куплеты баллады, а она сидела, словно парализованная, даже не понимая точно, что было в конце баллады. Правда, это было несущественно: обычное душераздирающее нытье:

«Вечный покой они обрели

А глухом лесу на поляне.

На обе могилки лесные цветы

Брат положил, рыдая».

Криста вскочила. Она нетерпеливо протискивалась между скамеек, ей надо было выйти. Выйти и поговорить…

Лишь когда она нашла свое пальто и вышла из молельного дома, в тихий весенний вечер, она поняла, что не стоило так рваться наружу.

Идти ей было некуда, ну и что из того, что она задумала? Ей не с кем было поговорить, да и что она знала?

Несколько молодых парней стояли и болтали в низких можжевеловых кустах вдалеке на лужайке. Молодежи в приходе просто негде было собираться, так что, когда в молельном доме происходили собрания, туда все слетались, как мухи на мед.

Она поспешила зайти за угол дома, не хотела, чтобы они заметили ее. Иначе бы они потащились за ней, а этого ей хотелось меньше всего.

Она задумала что-то другое, она не хотела, чтобы ей мешали.

Криста глубоко вздохнула.

Текст песни подействовал на нее, как удар тока.

Белая прядь волос…

Она никогда не задумывалась над тем, что текст баллады мог быть основан на том, что произошло в действительности – ведь никто же не мог иметь такое имя – Линде-Лу! Это странное, вымышленное имя, думала она.

Но он существовал на самом деле! Парень, над судьбой которого она плакала и с которым ощущала какую-то общность, существовал. И она встретила его!

Что же ей делать? Где ей искать его, кого можно спросить о нем?

Абеля Гарда? Нет, этого она не хотела, отношения с ним и так были довольно напряженными.

Франка?

Нет, мир Франка был очень сужен. Он касался только его самого, его здоровья и хлеба насущного. Другие люди его не интересовали, едва ли он знал, как называется соседний хутор.

Растерянная, она медленно пошла домой.

Куда же ей идти?

Она должна найти его, найти Линде-Лу, это вдруг стало для нее жизненно необходимым. Он выглядел таким одиноким, таким бедным, таким несчастным. Да и ничего удивительного – если то, о чем говорилось в балладе, было правдой. Если он таким ужасным образом лишился своих младших брата и сестры.

И он, должно быть, жил неподалеку, поскольку она видела его у молочной платформы на перекрестке пару месяцев тому назад.

Из чего она могла исходить?

Песня, имя. Линде-Лу. Жестокосердный крестьянин по имени Педер.

И еще маленький хутор: Стурескугсплассен!

Это были важнейшие ориентиры.

Их хутор и усадьба Педера должны были находиться на разных берегах озера. Поскольку Линде-Лу греб туда на лодке каждое утро.

Лес, озеро…

Кто же может знать?

Криста остановилась.

Ингеборг! Бедняжка Ингеборг, она прожила в этом приходе всю свою жизнь! А Криста переехала сюда недавно.

Она же все равно собиралась навестить Ингеборг. Вся община, а, возможно, и весь приход отвернулись сейчас от девушки.

Криста была уже на пути к дому Ингеборг.

А что, если девушку выгнали из дома? Что, если она перебралась в Осло? Вполне вероятно, ведь так неправдоподобно легко выкинуть из дома ставшую бременем дочь, убрать позор с глаз долой самым простым способом. Криста не особенно хорошо знала родителей Ингеборг, не знала, относятся ли они к числу тех многих, которые больше думают о собственной морали, нежели о теплом и доверительном отношении к дочери.

Еще не поздно, можно, наверное, идти в гости?

Конечно, можно.

Кристу охватил доселе неведомый азарт, ей вдруг стало ужасно важно узнать побольше про Линде-Лу. Возможно, тут была тайная мечта утешить, рассказать ему, что он не одинок.

Застенчивая, мягкая улыбка…

Она не могла забыть ее.

Мать Ингеборг едва приоткрыла дверь, подозрительная и оскорбленная. Самая обычная женщина, бедная в бедной Норвегии, где лишь привилегированные одеты хорошо, но и где носить плохую одежду было не стыдом, а почти правилом.

Не без колебаний, она разрешила Кристе войти в убогую кухню с вышитыми полотенцами и пословицами на стенах, с печной трубой в стене и водой в ведре. В доме не было водопровода.

Мать Ингеборг была немногословна, лишь попросила Кристу подождать, пока позовет дочку.

Ингеборг вышла одна. События последнего времени тяжело отразились на прежде такой цветущей девушке. Лицо стало бледным, глаза опухли, немытые волосы непричесаны. Похоже было, что она похудела на несколько килограммов.

– Привет, Ингеборг, – приветливо сказала Криста. – Мы так давно с тобой не виделись, захотелось узнать, как ты тут. Да и сама я теперь редко куда-то хожу, может, знаешь: я работаю?

Сначала в глазах Ингеборг появилось что-то агрессивное, как будто она ожидала, что подруга станет язвительно отзываться о ее состоянии, но потом она отвела глаза и с равнодушным видом опустилась на стул.

– Да, явное дело, ты, конечно же, слышала, как у меня дела, – с горечью произнесла