Меч и щит - Григорий Березин

День уже клонился к вечеру, когда местность начала изменяться и показались поросшие лесом отроги Тайгета. Тропа поднималась к невысокому перевалу, и я понял, что она должна привести меня туда, где когда-то сходились границы Эрри, Левкии и Аранткона, — к водопаду Нервин. И верно, через час-другой я услышал шум падающей воды, и вскоре моим глазам явилось поле, на котором двадцать два года назад разыгралась та самая эпическая битва. Окинув его взглядом, я усомнился, что здесь действительно могли поместиться упоминаемые поэтами многотысячные полчища, хоть и сделал скидку на то, что за двадцать лет оно успело подзарасти молодым лесом. Лучше полагаться не на поэтов, а на рассказы участников, например моей матери и Скарти, хотя численности наших и вражеских войск не называли и они.

Говоря, что рассказ матери я не слушал и не слышал, я был не совсем точен. Что не слушал, это верно, но не слышать я никак не мог, потому что глухотой не страдаю. Все услышанное мною, пусть даже совершенно бессознательно, например во сне, я всегда могу вспомнить, если только пожелаю. Я пожелал, и в голове зазвучал голос матери, рассказывающей о том роковом дне:

«Мне было тогда всего семнадцать лет, но я сражалась рядом с отцом. Наше войско прорвало вражьи ряды и оттеснило большую часть сил Суримати в угол между рекой и скальным обрывом. Но когда мы попытались опрокинуть их, выяснилось, что Суримати навел чары, сделавшие часть его воинов невидимыми для нас, и те, кого мы приняли за меньшую часть его войска, оказались куда многочисленнее, чем мы думали, и ударили нам в тыл. Отца убили, а меня ждал неизбежный плен и участь хуже смерти, но тут появился Глейв со своими головорезами и с ходу врубился в ряды воинов Суримати, пробиваясь к самому колдуну. Тот, видимо, испугался и вместо того, чтобы управлять боем, принялся наводить чары, чем только сбил с толку своих воинов, но не остановил Глейва, так как на него никакое колдовство не действовало. Тем не менее прорваться к Суримати Глейв не смог, того окружала слишком густая толпа копейщиков. И тогда он взял словно копье того, чье имя носил, и метнул прямо в сердце Суримати. Тот издал нечеловеческий крик, вцепился обеими руками в клинок, силясь вырвать его из груди, сделал, шатаясь, несколько шагов и рухнул в водопад. Дальше все просто. После гибели своего страшного предводителя воины Суримати разом утратили боевой дух и частью бежали, а частью сдались в плен. Немногих упрямцев сбросили в водопад, вслед за вожаком…»

А вот Скарти рассказал о конце Суримати несколько иначе:

«Когда меч Глейва угодил в сердце Суримати, тот издал страшный крик. Он до сих пор стоит у меня в ушах. Жуткий! Нечеловеческий! Бр-р-р. Оба войска, заслышав его, разом прекратили сражаться и лишь смотрели, как Суримати пытается вытащить Кром из груди. Внезапно колдун перестал шататься на краю водопада, выпрямился и громко выкрикнул что-то на непонятном языке. Наверно, Глейв хорошо понял это заклинание, потому что я увидел, как он побледнел и стиснул зубы. А Суримати рассмеялся и так, смеясь, свалился в водопад. Никогда, мой принц, я не видел ничего ужаснее, а повидал я на своем веку немало…»

Я мотнул головой, отгоняя воспоминания, и снова оглядел поле боя. Да, мой дед правильно выбрал время и место битвы, именно здесь пролегал опасный брод через Красную реку, который неизбежно выбрал бы Суримати для вторжения хоть в Эрри, хоть в Левкию, потому что ниже по течению броды прикрыты крепостями, наследием тех времен, когда левкийцы защищались от ромейских легионов. И дальше дед тоже все сделал правильно — ударил по войску Суримати, когда оно только-только одолело брод и еще не успело построиться в боевые порядки. В его плане рассечь вражеское войско надвое и сбросить в реку ту половину, где находился предводитель, я тоже не находил изъянов. Деду просто не повезло — он нарвался на противника, владеющего магией, против которого обычные средства борьбы недостаточны и… погиб. А так как и со мной тоже чуть не произошло то же самое в первой же битве, я не мог упрекнуть деда в непредусмотрительности. Всего, как известно, не предусмотришь, надо лишь уметь быстро реагировать на непредвиденное.

Солнце заходило, окрашивая поле боя в подобающие красные тона. Я решил не останавливаться на ночлег, так как здесь передо мной вставали призраки минувшего, а мне требовалось думать о будущем. И поэтому, объехав стороной водопад, я пустился дальше по берегу Красной реки. Когда же совсем стемнело и даже луна скрылась, я расседлал Уголька и, пустив его щипать траву, положил седло на землю, расстелил одеяло и отправился в лес за хворостом. Принеся достаточно валежника, я развел костер и насадил на прут ободранную тушку подстреленного по пути зайца. А пока она жарилась, я достал из седельной сумки роман Андроника и сел поближе к костру перечитывать книгу в неверном свете пламени. Мне вспомнилось, как я впервые узнал о ее существовании. Хоть мне и было тогда лет десять, не больше, этого случая я не забуду никогда. Ведь это был единственный раз, когда отец (хоть режьте — не могу назвать его отчимом) при мне накричал на мать…

* * *

Я корпел над грамматикой в библиотеке и внезапно услышал знакомые голоса.

— Да пойми же ты наконец, глупая девчонка! Данута — твоя родная тетка! Какой ни есть, а член семьи! И любая грязь, которой ее поливают, марает и всю династию Эсти, в том числе и тебя! Если уж она тебя так допекла, то ее нужно изловить и заточить в темницу или даже казнить, но никак нельзя из вражды к ней допускать распространение этой… этой порнографии.

Они вошли в библиотеку и не заметили меня, так как я сидел лицом к окошку-бойнице и меня скрывала высокая спинка кресла. Осторожно выглянув, я обнаружил, что Архелай размахивает каким-то свитком, а мать стоит перед ним и она явно не убеждена его доводами.

— А что прикажешь делать? — возмутилась она. — Запретить продажу книги? Тогда уж точно все решат, что мы приняли эту пакость на свой счет. А продавать ее будут по-прежнему, только тайком и намного дороже. Или предлагаешь устраивать обыски и уличенных в обладании книгой всенародно казнить?

— Незачем, — усмехнулся Архелай. — Если торговля книгами — такое доходное дело, то не худо бы получить с него прибыль и королевской казне. Не ввести ли нам налог с каждой проданной книги, скажем, в четверть ее цены?

Тут я не выдержал и громко прыснул, чем, конечно же, выдал свое присутствие. Родители немедля стащили меня с кресла и поставили пред свои пресветлые очи, и мать грозно осведомилась, что это я здесь делаю.

— Ну, сын, и чем же ты тут занимаешься?

— Грамматикой, мама. — Я показал взятый с полки свиток. — Изучаю левкийский по заданию учителя.

— Да? — удивился отец, а через миг догадался: — Поскольку говорить на нем ты и так умеешь, учитель, надо полагать, велел тебе познакомиться с письменной речью. Ну и как? Есть какие-нибудь затруднения?

— Да в общем-то никаких, но мне попалось слово, которого я не понимаю.

— Бот как? И какое же это слово?

— Порнография. — Я невинно посмотрел ему прямо в глаза. — Ты не скажешь, что оно значит, а, папа?