Спасти Москву! Мы грянем громкое "Ура!" - Герман Романов

В 1919 году румыны решили не упускать момент и вкупе с другими интервентами — греками и французами — заняли Одессу и потихоньку поползли на Херсон. Однако атаман Григорьев признал Советскую власть и двинулся со своей разудалой вольницей, для пущего страха именованной бригадами РККА, на оккупантов.

Французы и греки после первых стычек бежали сразу же, сломя голову, бросая пушки, пулеметы и танки. А ведь они сразились не с регулярной армией, а лишь с бандитами.

Румыны моментально сообразили, что может произойти с ними в прямом столкновении с русскими, пусть даже одичавшими от грабежей вчерашними повстанцами, и с не меньшим проворством, чем союзники по разбою, вовремя убрались за Днестр, прихватывая по пути все, что плохо лежало и попалось на вороватые глаза.

Второй шанс приобрести вожделенную «прародину» представился в мае 1920 года, когда польские дивизии устремились к Киеву. Ситуация виделась в Бухаресте совершенно беспроигрышной. Русские увязли в гражданской войне, так что красные вряд ли бы смогли оказать ляхам сопротивление. Зато румынская карта была весомой, и как раз такой, что любили дипломаты в Бухаресте — получить свое, совершенно не воюя при этом. Или сделать все чужими руками, а потом отхватить желанный кусок пирога.

Одна лишь угроза перейти Днестр и зависнуть за спиной польской армии могла заставить кичливых панов усесться за стол переговоров и тихо-мирно договориться о разделе сфер влияния.

Вот только кто мог ожидать, что белые с красными опомнятся, заключат между собою перемирие ввиду внешней угрозы. А там большевики, при молчаливой поддержке своих вчерашних врагов, нанесут страшный удар по полякам, за три месяца раздавив их армию и полностью советизировав территорию. Франция всячески подталкивала Бухарест к тому, чтобы ударить в тыл большевистского Юго-Западного фронта. Такое коварное нападение могло бы привести к «чуду на Висле», если бы не одно но…

Пока шли транспорты с оружием и снаряжением от Марселя до Констанцы, пока шла нудная и долгая торговля по поводу будущих преференций, неожиданно выяснилось, что переправа румынской армии через реку стала совершенно бессмысленной.

Большевики и монархисты сговорились между собою, даром что те и те русские. Связываться же с белыми, что стали выдвигать свои дивизии на левый берег Днестра, в Бухаресте не желали абсолютно. Одно дело воспользоваться смутой у соседа, и совсем другое — сразиться один на один со страшным противником, которого даже красные, несмотря на чудовищное превосходство в силах, не смогли сломить.

Воевать не хотелось совершенно, несмотря на все заманчивые обещания Парижа. Но и отдавать обратно оккупированную Бессарабию румыны не собирались, несмотря на неоднократные требования русского царя. Потому-то и отрыли окопы на своем берегу, установив пушки и пулеметы и опутав все колючей проволокой. Оно так даже надежнее!

— Проклятые русские, — сквозь зубы прошептал Григулеску, с тоскою глядя, как на той стороне голубой реки вздымаются крыши и белеют стены домов столь близкого, но уже безнадежно далекого Тирасполя.

Ведь там ему обещали дать большое поместье с несколькими сотнями крестьян, которых он научил бы правильно жить, как рачительный хозяин, и сам бы вырвался с черной полосы долгого безденежья. Потому было особенно тяжело слушать в себе тягостный звон осколков мечты о «великой стране», от Дуная до Буга…

Берлин

(2 октября 1920 года)

— Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Никогда в жизни председатель РВС Лев Давыдович Троцкий не испытывал столь острого, пронзающего буквально все внутренности раскаленными иглами, приступа головокружительного счастья. Даже безумные афинские ночи с любимыми женщинами не приносили ему столь объемного чувства полного наслаждения.

Не прошло и трех лет, как он, тогда еще нарком по иностранным делам, молодой и никем не признанной Советской республики вел переговоры в Брест-Литовске с чванливыми германскими генералами и чопорными венскими дипломатами.

В те холодные дни, даже в горячечном бреду, Троцкий совершенно не рассчитывал, что придет время и Германия станет советской. И оно пришло в этот не по-осеннему теплый день!

Ныне и сейчас перед Бранденбургскими воротами и рейхстагом проходят торжественным маршем победоносные полки Красной армии, сверкая острыми жалами граненых русских штыков. И пусть шеренги бойцов в пропыленной защитной форме неровные, и даже иной раз не попадают в ногу, но это идут те, перед которыми уже сейчас трепещет до животных колик вся мировая буржуазия.

Уставшие лица скользили перед взором нескончаемым потоком, и одно их объединяло — нескрываемая радость. Ликование испытывали все — и красноармейцы, что три года назад, озверевшие вконец от окопного «сидения», под выкинутым большевиками лозунгом «война-войне» с охоткой поднимали на штыки своих командиров, и их офицеры, также испытавшие все ужасы мировой бойни. И хотя они стали ныне краскомами, но всего пять лет назад «их благородия» сами мечтали войти победителями в Берлин, особенно когда отступали по раскисшим и грязным дорогам Полесья.

И не разуверились в этой надежде!

Именно он, «красный маршал революции», как уже начали его называть, пусть пока и потихоньку, объединил всех русских людей на освободительную войну с поляками, вспомнив даже приснопамятный 1612 год. И ведь пошло офицерье под красные знамена, в охотку, и воевать принялось не за страх, как раньше, когда к каждому «военспецу» приходилось приставлять комиссара с маузером, а за совесть. Даже заслуженный генерал Брусилов обратился со своим воззванием и сам предложил РВС свои услуги.

«Наше теперь офицерье, с потрохами», — самодовольно подумал Троцкий, задорно тряхнув узкой, клинышком, бородкой, которую все связывали с обликом Мефистофеля, что, положа руку на сердце, председателю РВС нравилось. Еще бы — а то некоторые товарищи, что совсем не товарищи, а недруги, с козлиной даже сравнивали, что в корне реноме подрывало. А так приемлемо, и даже льстит…

— Товарищи! Мы разобьем гнилые оковы позорного и похабного Версальского мира!

Надрывая горло изо всех сил, Лев Давыдович выкрикнул очередной лозунг. Как раз для проходящих вдоль украшенной красными флагами трибуны стройных колонн солдат в серой униформе и характерных, легко узнаваемых стальных шлемах, что знала вся Европа.

Великое дело — интернационализм! Сейчас парадным чеканным шагом, в котором было что-то от гусиного, перед ним торжественно шествовал 1-й стрелковый полк германского пролетариата, наименованный в честь Розы Люксембург, замученной два года назад кровавыми империалистическими палачами в самом Берлине.

Но, как у Экклезиаста сказано — есть время разбрасывать камни, а есть время собирать. И, наконец, настал момент свести счеты, сторицей отплатить за погибших «спартаковцев».

Спешно формируемая германская Красная армия уже представляла собой весьма серьезную силу. Лев Давыдович не ожидал, что в Берлине будет такой наплыв добровольцев, даже мобилизацию объявлять не пришлось. Русским бы крестьянам подобную сознательность в феврале 1918 года, когда перед одной ротой немцев драпали полностью разложившиеся дивизии, а добровольцев под красные знамена пришло не просто мало, а совершенно ничтожное число.