Не хочу быть полководцем - Валерий Елманов

Вот я и решил, не дожидаясь очередных катавасий, все выучить наизусть. К тому же времени свободного уйма. Просто девать некуда. И главное – я совершенно никому не нужен.

«Мы чужие на этом празднике жизни», – грустно заметил Остап Бендер Кисе Воробьянинову, когда они блуждали по Пятигорску.

У меня не все так печально, как у великого комбинатора, поскольку на самом празднике я почетный гость, а вот при подготовке к нему и впрямь оказался не у дел. Некуда приткнуть свадебного генерала, некуда его пристроить, нечем занять, ибо хлопот да забот у хозяев выше крыши, но все такие, что фряжскому князю их не предложишь – не с руки. Получается, самое время заняться выполнением обещанного.

А как начал читать – глазам не поверил. Я уж эту бумагу и к свечам поближе подносил, и пять раз по одному и тому же глазами прошелся, прежде чем окончательно убедился – не лгут мои очи, не подсовывают мираж в угоду тайному желанию хозяина.

Но я и тут себе не поверил, решив отложить до утра. Глюк, он если и приходит, то исключительно ночью. Наверное, тоже из разряда нечистой силы. Вдруг у меня все-таки бред? И свет на бумагу будет литься не от свечи – он и приврать может, а дневной. Пускай скуповатый, буднично-прозаический, зато надежный.

Выспаться, правда, так и не получилось. Лишь к рассвету сомкнул глаза, а до этого все думал и прикидывал, как мне теперь быть. Проснувшись, я тоже развернул заветный листок не сразу – все боялся, что исчезнет в нем заветная строка. Только через час все-таки насмелился, открыл, впился глазами и… чуть не взвыл от досады – действительно исчезла, подлюка. Куда делась – пойди пойми. Дважды по всему тексту пробежался – нет ее. Лишь на третий нашел – оказывается, искал не в том месте. От волнения, наверное.

Господи, всего одна строчка, а как много в ней для меня заключено: «Лета 7079 Семена (Васильев), сына его Никиту (Яковля)». Дальше там еще указывался какой-то князь Данила Сицкий, но он меня не волновал, а вот эти двое… Получалось, что быть в тысяча пятьсот семьдесят первом году Семену Васильевичу Яковле и его сыну Никите Семеновичу убиенными по повелению царя всея Руси Иоанна Васильевича Грозного.

Им – убиенными, а Маше моей тогда что?

Тут двояко. Если она не указана в синодике, еще не значит, что ее тоже не убили. Наш государь мог попросту забыть ее вписать. Когда на твоей совести тысячи покойников, то всех не упомнишь. Иоанн о таких со свойственным ему простодушием писал: «А которые в сем сенаники не имены писаны, прозвищи, или в котором месте писано 10 или 20 или 50, ино бы тех поминали: ты, Господи, сам веси имена их». То есть ты, господи, все помнишь, а у меня склероз, и вообще, я человек занятой, ерундой заниматься некогда, так что, будь любезен, разберись там, кого именно я угробил, отравил, зарезал или отрубил голову. Вот такая фамильярность. Если бы я в свое время не прочитал этого собственными глазами, то никогда бы не поверил, что искренне верующий человек так может обращаться к всевышнему.

Но даже в самом лучшем случае получалось, что не видать моей Маше семейного благополучия и кучи детишек. Иное ей на роду написано – каменная келья с холодными, сырыми стенами, заунывное песнопение, грубая, жесткая ряса и беспросветное, мрачное будущее. Я, как все это представил, чуть не взвыл.

Вот и получалось, что если всего днем раньше меня сдерживала какая-то мораль – как ни крути, а я собрался увести Машу из семьи, то теперь передо мной открывался чистый, светлый простор и карт-бланш от судьбы. Не просто можно украсть ее у мужа – нужно. Причем надо действовать как можно быстрее – пойди разбери, какой срок хитрая судьба установила ее супругу вместе со свекром. Хорошо если их казнят, скажем, только в ноябре – декабре будущего года. Хотя нет, не получается. У них же тут Новый год первого сентября, и потом начинается отсчет другого лета. То есть в запасе у меня не так уж много времени – от силы до августа, – и нужно действовать без промедления.

Поначалу я хотел уехать сразу, даже не дожидаясь свадьбы, хотя до нее осталось всего несколько дней. А куда деваться? Чужой невестой полюбуюсь, а свою упущу. Но потом приказал себе остыть, не пороть горячку и все как следует обдумать. Поразмыслив же, пришел к выводу, что уезжать мне не след. Первое – не с чем. В карманах шаром покати. Второе – вспомнил про дорогих гостей. Не я один буду в свадебных генералах – подъедут еще несколько, в том числе и князь Воротынский, чья племянница замужем за неким князем Долгоруким. Да не просто Долгоруким, но вдобавок Андреем, если я правильно запомнил рассказ Висковатого. Это шанс. Улыбнется мне веселое трио – бог Авось и богини Тихе и Фортуна, – и окажется, что этот Андрей и есть отец Маши, которую он выдал за Никиту Яковлю.

И нашел же муженька для дочки! Да я только из-за одной фамилии отказал бы. Совсем ему своего чада не жаль. Впрочем, ладно. Это к делу не относится. Словом, если удача окажется на моей стороне, то Михайла Иванович окажется внучатым дядькой моей Маши, а если нет, все одно – родич он Долгоруким. Потому и надо начинать именно с Воротынского, а через него выходить на всю семейку.

«Они думают, что я тут всесильный!» – негодовал Штирлиц, получив очередное задание Центра.

Я не возмущался, хотя всесильным себя не считал. Просто знал – надо мне быть таким. Надо, и точка! Баста! И никаких! Нет у меня иного выхода. В смысле есть, но они меня не устраивают. Категорически.

– Совсем не о том ты помыслил, Борис Федорович, – спокойно заметил я, держа паузу и собираясь с мыслями. – Чую я, что неспроста государь на князя Воротынского разгневался. Не татары тому виной и не сакмагоны. Напуск на него кто-то по злобе своей сделал. И напуск этот как ком снежный – растет над главой его да комьями рассыпается, и, в кого угодит, тому тоже несдобровать.

Румянец с лица Бориса мгновенно схлынул, как не было его.

– Приглашен ведь он. Ныне отказать, так это… Вона почему у них все хужее с кажным днем. Выходит, и братанична в Горицком монастыре, коя померла, не просто так богу душу отдала, а… – И, не договорив, он в страхе уставился на меня.

– А в жизни просто так вообще ничего не бывает, – сурово заверил я, окинув Бориса скорбным взглядом.

Но, заметив, что парень и впрямь здорово напуган, немедленно сменил выражение на своем лице, изобразив спокойную деловитость и непоколебимую уверенность. И вовремя, поскольку Годунов немедленно принялся излагать вслух варианты вроде откладывания свадьбы в связи с внезапной болезнью жениха и прочие, которые мне явно не подходили. Время от времени он искоса поглядывал на меня, тем самым приглашая к обсуждению возникшей проблемы.

Уже одно это, насколько я понял за проведенные с ним дни, говорило о крайнем волнении. В иное время Годунов никогда бы себе такого не позволил. Никогда и ни за что. Это он только с виду простодушный и улыбчивый, а на самом деле слова лишнего не произнесет. И в нормальном состоянии он бы вначале все прикинул, обдумал, а уж потом открыл бы рот.

– Не надо больным. Все будет хорошо, – ободрил я. – А что до Воротынского, то потому и прошу посадить меня рядом с ним. Будь спокоен. И на вас с него ничто не упадет, и его от заклятия освобожу. Имеется у меня молитва на коварного демона. Какого другого – не знаю, может, и не сумел бы изгнать, а этого вмиг усмирю.