Страсти по Фоме. Книга 2 - Сергей Викторович Осипов

есть еще полгода. К тому же Милорд может довольно долго не принимать вызов, у него такой кредит доверия и страха, что сомневающихся в его силе бунтовщиков разорвут на части еще до того, как они сумеют осознать свой бунт. Это была долгожданная передышка и если совместными действиями ведомств Ави, Кальвина и Зетро поддерживать и сохранять статус-кво Томбра передышка может затянуться на все время жизни Милорда.

— И хотим мы этого, дорогой генерал или не хотим, произошло все это не без помощи Томаса. И по нему действительно плачет Пифия, так же как и все Информационное ведомство во главе со мной, — заключил Ави.

Невольно возникшую новую паузу, можно было считать поминальной или траурной. Потом перешли к более актуальным проблемам, хотя вопиющий вопрос: переход некоторых иерархов в Томбр, вместо сияющих высот Последней Черты, — обсуждать пока не решились, пропустили. Как бы нужен тщательный анализ…

В ворота замка Фома ворвался тем же ветром, что унес его с ристалища. Его перестало волновать вселенское равновесие, которого все равно не обрести. Есть Томбр и есть Ассоциация, хаос и организация, и что-то всегда будет превалировать в этом мире. Человек же должен искать равновесия в другом, был уверен граф Иеломойский. На этот раз, из-за спешки, он пренебрег и чистотой и безопасностью перехода из одной реальности в другую, у него теперь одна реальность!

Огромный белый жеребец (которого он приобрел у цыган, выменяв на собственное благословение, поскольку появился перед ошарашенными бродяжками, как архангел с небес, в грозном сиянии нимба энергии перехода) протаранил едва прикрытые створки ворот замка, из-под копыт бросились врассыпную куры, поросята, еще какая-то полезная столовая живность — деревня!

— Граф!.. — рухнул Ольгерд на садовую скамью, перед которой стояли, распекаемые им, садовник и печник. — Как вы здесь очу… какими судьбами, ваше сиятельство?

Граф все еще как будто сиял славой небес в победе над вечным врагом, на него было больно смотреть.

— Попутными и благоприятными! — бросил Фома на ходу, направляя коня к главному крыльцу. — Готовь обед по полной программе, Ольги, будем — только никому не говори! — жрать!

— Господи, дождался, хоть один человек не на диете! Думал, уже никогда!.. — Ольгерд истово перекружил несколько раз свой необъятный живот.

— Я соскучился по твоей диете, Ольги! — крикнул Фома уже с крыльца, и спросил еще, показывая вверх, на башню. — Где? Там?..

Управляющий кивнул и, опомнившись, закричал зверским шепотом:

— Да куда же вы, ваше сиятельство? С ней же удар будет!

Но Фома уже не слышал, взбегая по лестницам наверх, туда, где оставил её.

— Мэя! — кричал он…

— Ты все понял? — повернулся управляющий к печнику.

— Понял, ваш родие, економить эта… и щепу счательно, значит, пригребать, чтобы искра… если, — завел нудную шарманку все видавший печник.

Вид у него был, как у лешего: корявые руки — сучья, крепкий приземистый зад с кривыми ногами и шишковатая физиономия простоватого плута, который сам и остается в дураках от своих затей.

— Э, э, запел! — остановил его Ольгерд. — Раньше надо было економить, економ хренов! А сейчас давай, чтоб гудело! Слышал, что граф сказал?.. Чтобы, значит, в Белом городе было видно дым из нашей трубы! И быстро мне!..

И Ольгерд двинул на кухню, как горный обвал.

— То економь, то чтоба гундело у них, — проворчал печник. — А все равно ведь близко к столу не подпустят, как думаешь, Санти? — повернулся он хитрой рожей к садовнику, высокому тощему мужику со странно большой, круглой и белой, как одуванчик, головой.

— Ну, ты еще в дубуар, попросись, дубина стоеросовая, со своей рожей! — ответил тот.

И они пошли, то ли смеясь, то ли кряхтя.

— А что? Скажу, накось, леденца принес!

— Тихо ты, бабы услышат! Настрекочешь, офеня леденцовая!

— Так можа теперь, хучь пожрать от пуза дадут, раз барин-то? Другой год, помню…

— Можа оно и так, а можа… и сам знашь! — перебил его мудрый садовник, покачивая седой копной волос.

Мэя, слава кругам, его услышала и с ней ничего не случилось. Она просто стояла посреди зала, где ее застал его голос, бледная, не в силах ни двинуться, ни слова сказать.

Увидев ее, Фома тоже застыл.

— Мама небесная! — наконец, вымолвил он, пораженный. — Что с тобой произошло, девочка моя? Муж уезжает, а жена — расцветает?

Мэю было не узнать, она превратилась, как и «обещала» когда-то на рассвете, перед поединком со Скартом, в прекрасную дочь громовержца и Леды, в Аврору, в саму Киприду, что не дает покоя ни юнцу, ни мужу, ни самим богам, вынужденным превращаться во всякую скотину, чтобы только быть с нею, прикасаться. Пример тому — быки Европы и Пасифаи…

— Вы? — прошептала она.

— Не буду скрывать, не в силах! Боже мой, Мэя!.. — Фома в три прыжка одолел пространство, разделяющее их. — Как тебе удалось за столь короткий срок превратиться из ангела в богиню?

Мэя молчала.

— Как?.. — С улыбкой тормошил он ее.

— Короткий срок? — наконец выдохнула она.

Фома настолько откровенно любовался ею, говоря при этом какую-то совершеннейшую чепуху, что она запылала, и чтобы скрыть это, приложила пальцы к его губам, мол, тише, граф, не растранжирьте!.. Он стал целовать её пальцы, в доказательство своей неисчерпаемости.

— Вы надолго? Вы больше никуда не исчезнете?.. — Это был её вопрос вопросов.

— Да куда же я… от такого богатства? — изумился он.

Ему пришлось применить всё своё красноречие, чтобы разговорить её, Мэя, оправившись от первоначального шока, едва открывала рот, словно пораженная столбняком, а то вдруг начинала плакать. Глаза открыты и сияют, а их переполненная чаша быстро-быстро и светло пускает жемчужные нити по щекам, как новогодняя елка — мишуру, или как телетайп — телеграфные сообщения, которых она не дождалась от беспутного графа.

Он расспрашивал