Маг и кошка - Кристофер Сташеф

Балкис бежала и принюхивалась. Крысиный запах вел ее, и вот наконец она отыскала отверстие и выглянула в комнату. Отец семейства восседал на почетном месте — на большом стуле у очага. Его рыжая, подернутая сединой борода спускалась чуть не до самого пуза. Он сидел, положив руки на колени, и кивал головой в такт пению. Одет он был только в рубаху и штаны — не слишком чистые. В такой же затрапезной одежде были и его сыновья, рассевшиеся полукругом напротив папаши. Самый старший, Барадур, сидел лицом к отцу и ближе других братьев к огню. По обе стороны от него сидели Кемаль и Филипп, а чуть дальше — еще один брат, которого Балкис раньше не видела и не знала его имени. Дальше всех от очага сидел Антоний — самый младший, наименьший в семейной иерархии.

Балкис нахмурилась. Ей не понравилось такое отношение к ее другу.

Но вот пение вдруг сменилось речитативом. Старший брат заговорил нараспев, а остальные братья умолкли. Балкис поняла, что до этого они пели хором, а теперь настало время солирования.

— Поднял Рустам свой меч стальной… — пропел Барадур.

— Всю мощь свою в удар вложил, — подхватил Кемаль.

— И колдуна он вмиг сразил… — сверкнув глазами, выкрикнул Антоний.

— Заткнись, Антоний! — рявкнул Барадур.

— Когда же ты научишься правилам? — процедил сквозь зубы Кемаль.

— Но у меня была рифма!

— Ты должен ждать своей очереди, и ты это отлично знаешь, — строго проговорил отец. — Перед тобой должен спеть Моти. А уж потом ты рифмуй последнюю строчку с предыдущей.

Антоний вздохнул и обреченно кивнул.

— Ну, на чем мы остановились? — спросил отец. — Кемаль, повтори свою строчку.

— «Всю мощь свою в удар вложил», — послушно повторил Кемаль.

Филипп, средний брат, свирепо сдвинул брови.

— Вот видишь, Антоний? — обиженно пробурчал он. — Из-за тебя я забыл свою рифму!

— Придумай новую, да поскорее, — поторопил его отец.

— Он был силен в лихом бою, — выдавил Филипп.

Моти, следующий по возрасту после Филиппа, протянул:

— Воздел он меч над головой…

Антоний, до которого наконец дошла очередь, выпалил:

— Седобородого убил!

— Если ты получше срифмовать не мог, не стоило влезать без очереди, — фыркнул Барадур.

А Балкис показалось, что рифма очень даже неплохая.

— Ну ты даешь, Антоний! — хихикнул Моти. — И при чем тут седая борода? Не в ней же дело! Просто это был колдун, маг, вот и все!

— Зато у меня есть отличная строчка, с которой можно начать новое пятистишие, — с надеждой проговорил Антоний.

Тут все остальные так дружно завопили «нет», что Балкис в страхе отскочила подальше от отверстия крысиной норы. А Антоний не огорчился, и Балкис поняла, что ему не впервой слышать этот хор.

— Слушай, Антоний, ну когда же ты научишься не влезать без очереди?

Отец кивнул:

— Ты самый младший, и тебе положено петь последнюю строчку.

Балкис подумала: «А если бы они слагали шестистишия?» — но тут же поняла, что это невозможно, потому что сыновей всего пять. Антоний в этом смысле был обречен.

— Ты сможешь начать новый стих, когда закончишь последний из стансов — как всегда, — сурово проговорил отец.

Антоний вздохнул.

— Но последним стихом ничего нового не скажешь, — сказал он и поднял руку, дабы предупредить возражения. — Знаю, знаю — в старых песнях никогда нет ничего нового.

Балкис следила за лицом Антония. Было заметно, что в нем зреет дух противоречия, что он жаждет новых песен, но Антоний смирился.

— Начинай новый куплет, мой старший сын, — обратился отец к Барадуру.

Барадур пропел:

— Покинул тело злобный дух…

Братья продолжили куплет — друг за другом: за Барадуром — Кемаль, за Кемалем — Филипп, за Филиппом — Моти, за Моти — Антоний. Балкис ерзала около отверстия норки, понимая, что эта игра происходит зимними вечерами каждый день: семейство устраивается у огня и импровизирует в стихах на темы древних песен. Ее другу в этой игре отводилось последнее место, да и во всем прочем он тоже был последним. У любого из братьев имелся кто-то помладше, кем можно было покомандовать, а у Антония — никого, кроме разве что Балкис. Но ведь Антоний вовсе не пытался командовать ею. Похоже, он знал разницу между другом и слугой.

«Жаль, — думала Балкис, — что этой разницы не знают его отец и братья».

Песня звучала и звучала, и Балкис невольно заслушалась. Как только очередь доходила до Антония, он всегда был наготове с прекрасной звучной строкой, изысканной рифмой. Балкис начала догадываться, почему юноше так хотелось начать новую строфу или хотя бы вставить строчку в середине: поэзия была его стихией, строки сами приходили ему на ум, рвались наружу. Балкис даже невольно позавидовала ему. Да, она легко запоминала наизусть строки стихотворных заклинаний, но самой ей стихосложение давалось с трудом.

Свое искусство Антоний ярко показал в последней строфе, где он сам мог избрать ритмику, связать внутренние рифмы, упорядочить аллитерацию. Ничего подобного в предыдущих строфах не было и в помине. В итоге все сказание получило блестящее, звучное завершение, а братья все равно скривились.

— Ох, как красиво, Антоний!

— Не можешь, что ли, простого стишка сложить?

— Рустаму такие мудреные словечки уж точно не пришлись бы по душе!

— А чего еще ожидать от белоручки? — хихикнул Моти, а остальные дружно загоготали.

Антоний покраснел от смущения и обиды и сжал губы, чтобы с них не сорвались дерзкие слова. Он понурил плечи, краска сошла с его щек, и он обреченно вздохнул. И снова Балкис охватил гнев из-за того, что ее другом все так помыкали.

Она еле сдерживалась — так ей хотелось подойти к нему, попытаться его утешить. Она осторожно выглянула из норки, убедилась в том, что около этой стены лежит тень — так и было: крыса хорошо выбрала место, где прогрызть дыру. Балкис бесшумно покинула свое убежище. Ее сердечко часто билось от страха, но она все же прокралась вдоль стены, прячась за стульями и столом, и вот наконец ей осталось преодолеть последние несколько шагов, отделявших ее от табурета, на котором сидел Антоний. Балкис проворно пробежала к табурету, разместилась так, чтобы ее не видели остальные, и ласково потерлась о лодыжку юноши.

Она сразу почувствовала, как ее друг напрягся, — но понадеялась, что он не вскочит и не перевернет табурет, решив, что к нему подбежала крыса.

Но Антоний не ошибся: он слишком хорошо знал повадки животных. Он опустил руку — как бы небрежно, устало, но Балкис сразу поняла этот знак и потерлась головой о тыльную сторону его ладони. Антоний провел пальцами по ее шерстке, и кошка задрожала от удовольствия. Разные чувства владели ею. О да, она была заблудившейся, бродячей кошкой, которой так хотелось, чтобы кто-то ее обогрел и приласкал. А Антоний был ее другом, которому тоже была нужна ее поддержка и забота.