Точка падения - Юрий Бурносов

И достал из кармана рясы складной металлический стаканчик.

Когда все выпили, я рассказал вкратце о том, что отец Дормидонт — местный житель, который не против нам помочь. Профессор тут же попытался выяснить, каким образом священник выжил в Зоне и кто он вообще такой, но получил в ответ длиннейшую библейскую отповедь, сопровождаемую опасными движениями «Валара». Я забыл сказать, что святой отец перед уходом поверх рясы навязал кусок кабеля в резиновой оплетке (вервие, как сказал он сам), а к нему прицепил кобуру с новеньким «глоком», о происхождении которого я разумно не стал спрашивать. Может, с того самого Метаксы и снял вместе с ПДА. Трофей, все по-честному. Зона.

— …Обуздывающий язык будет жить мирно, и ненавидящий болтливость уменьшит зло. Никогда не повторяй слова, и ничего у тебя не убудет. Ни другу, ни недругу не рассказывай и, если это тебе не грех, не открывай; ибо он выслушает тебя, и будет остерегаться тебя, и по времени возненавидит тебя. Выслушал ты слово, пусть умрет оно с тобою: не бойся, не расторгнет оно тебя, — завершил отец Дормидонт свою отповедь и с намеком показал Аспирину свой складной стаканчик. Профессор остался недоволен и, вероятно, утвердился во мнении, что священник — чокнутый. Видимо, еще не заметил, что с нормальными тут вообще большая проблема, примерно как и с упомянутыми попом блудницами.

Прерывая нехитрую трапезу и изредка вступая в мелочный спор, мы с Аспирином нарисовали на глинистой проплешине план бюреровского городка. Священник внес пару коррективов, после чего предложил стать отвлекающим фактором, чем тут же напомнил мне говорливую псевдоплоть.

— Они в вас будут всяким калом кидаться, батюшка, — предостерег Соболь.

— Ништо! — махнул рукой Дормидонт. — Да восстанет бог, и расточатся враги его, и да бегут от лица его ненавидящие его.

Соболь снова перекрестился, а я заметил:

— На самом деле мысль хорошая. А мы зайдем сзади и влезем в вагон. Не в одном, так в другом отловим.

— Стоп, — сказал Пауль. — А прибор профессорский нам ни как не поможет? Его включим, бюреры и отрубятся. Ну, то есть не отрубятся, а телекинез их отрубится, они дерьмом швыряться-то и не смогут. Подходи и клади в мешок, сколько надо, а остальных можно хоть прикладами перебить.

— Прибор, к величайшему сожалению, не такой мощный, — покачал головой Петраков-Доброголовин. — Двух, трех, четырех он еще нейтрализует. Я же вас инструктировал, разве не помните? А там, вы говорите, их целое поселение…

— Слишком ты, Аспид, легко хочешь все провернуть, — ворчливо сказал Соболь. — Вот говорит же батюшка: он будет наш отвлекающий маневр, а мы сзади полезем.

— Не все, — остановил я Соболя. — Двое. Нет, трое — Пауль с клеткой для бюреров нам тоже необходим. А вы с профессором будете помогать батюшке, потому что его гранатомет — штука полезная, но бюреры есть бюреры.

— Я не против, — пожал плечами Соболь.

— Что ж, давайте тогда доедим, что осталось, и будем готовиться. Притом нам, вполне возможно, придется быстро-быстро отсюда удирать… А вам, святой отец, спасибо.

— Помни, что смерть не медлит, и завет ада не открыт тебе: прежде, нежели умрешь, делай добро другу и по силе твоей простирай твою руку и давай ему. Не лишай себя доброго дня, и часть доброго желания да не пройдет мимо тебя. Не другим ли оставишь ты стяжания твои и плоды усилий твоих для раздела по жребию? Давай и принимай и утешай душу твою, ибо в аде нельзя найти утех, — величественно произнес отец Дормидонт и поправил на плече ремень гранатомета.

— Мы-то ладно, мы убежим, — сказал Пауль. — А вы-то куда потом?

— А вы бегите, — ответствовал священник, — а я останусь. Куда мне с вами? Мне и тут дел полно. Уж не пропаду божьим сбережением и разумением.

Мы подобрали остатки импровизированного пиршества, собрали амуницию.

Петраков-Доброголовин мялся, явно желая что-то сказать.

— Говорите, профессор, — разрешил я.

— Я думаю, что я пригожусь вам в городке бюреров, как вы это называете, — безапелляционно заявил Петраков-Доброголовин. — В конце концов, у меня аппарат.

— У нас у всех аппараты, чува-ак! — заржал Аспирин.

— Вот ты аппарат и возьмешь, — сказал я.

— Я понимаю, что пользоваться им несложно, но… — начал профессор, но Аспирин тут же окрысился, встопорщив усы:

— Я чё, тупой, чува-ак?!

— Нет-нет, Юра, что вы, — замахал руками Петраков-Доброголовин. — Но вдруг что-то непредвиденно откажет? Техника сложная, сами понимаете…

— Я знаешь как технику чиню, чува-ак? — спросил Аспирин. — Ногой пну. Ну или рукой, если маленькая. Не чинится — значит совсем поломалась. Так и твой прибор: не сработает, я его об стенку, бюреров валим, сколько получится, и деру. Тебе, профессор, там с отверточкой некогда ковыряться будет, врубился?

— Врубился, — покивал Петраков-Доброголовин.

— А раз так, давай цацку.

Получив цацку, Аспирин стал выглядеть еще более воинственно, хотя для меня прибор Петракова-Доброголовина по-прежнему напоминал кофеварку, Аспирин же с ним в руках смахивал на сумасшедшего кондитера-убийцу. Колпак ему еще белый — и все.

— Вы, пожалуйста, осторожнее, — попросил Петраков-Доброголовин безнадежным тоном.

— Не ссы, — ответствовал Аспирин словами легендарного сталкера Матюхи, давно уже ставшими крылатыми.