Песня зверя - Кэрол Берг

…С начала времен элимы и драконы жили в Ирских землях — в Лунных Горах и в лесах и долинах к западу от них. Летом мы, элимы, взбирались на вершины и охотились или ловили рыбу в долинах, а зиму отводили ремеслам. А драконы летали весной, летом и осенью, вволю ловили добычу в горах и долинах, а зимой впадали в спячку и спали все холодные месяцы напролет, и просыпались, только когда вода взламывала лед на реках.

День, когда по весне возвращались драконы, всегда был для нас праздником, светлым мигом рождения года. Они летали у нас над головой, и радостные, восторженные их крики переполняли радостью и нас. Во время первого весеннего полета мы видели их детенышей — с мягкой шкуркой без чешуи и неловкими, плохо раскрывающимися крыльями, слепяще-белыми, еще влажными. Старшие летели под ними, окутывая их нежным огнем и поддерживая ветром собственных крыльев, пока детеныши не научатся летать сами.

Глубокие и трубные их крики были несказанно разнообразны, но шли века, а мы так и не научились понимать их. Лишь с течением времени мы осознали, что их песни полны смысла не меньше, чем наши собственные. Они пели, а в нас отражались их чувства: юная радость, гордая мудрость, восхищение красотой земли, воды и огня, горечь голода и смерти — и всего лишь мимолетное любопытство по отношению к тем, кто жил с ними бок о бок. Однако они знали, что мы — не просто звери, и никогда, никогда не обижали нас.

Шли годы, и мы все больше и больше думали о драконах — ведь никакие другие твари не воспевали жизнь так явно. Мы начали подозревать, что в их песнях были слова, что чувства и образы, возникавшие в нас при звуках драконьего крика, заложены были в этих песнях. Углубляясь в лабиринты Караг-Хиум, мы видели пещеры, в которых драконы спали, и долины, в которых они резвились. Мы изучали их крики и пытались им подражать, но безуспешно: слишком по-разному мы устроены. А вот когда мы стали облекать их образы в наши собственные слова, получилось куда лучше: если мы строили нашу речь так, как принято у драконов, они понимали нас, и для этого им не надо было учить наш язык. В начале года, после весеннего пробуждения, мы говорили с драконами, а они отвечали нам — и словами своего языка, и образами в нашем сознании. Но когда год склонялся к зиме, говорить они больше не могли и снова превращались в диких летучих зверей.

Но теперь мы знали, как они выращивают детенышей и как охотятся. И мы знали, что им не нравится — снег и холод, — и знали, чего они боятся — красных самоцветов, которые мы звали кровавиками, и кислой травы дженики, которую еще зовут драконьим горем. Далеко в горах в глубокой пещере Ниен'хак много камней-кровавиков — за это и называют ее Кровавой Ямой, — и драконы говорили, что камни лишают их воли. Дженика растет в тундре, и мы узнали, что стоит дракону отведать этой травы, и он становится сам не свой и не может взлететь. А после долгих лет неустанных наблюдений мы разгадали тайну их речи — мы нашли озеро Кир-Накай.

Каждую весну драконы, пробудившись, вылетали на закате из пещер и устремлялись к озеру, чтобы вволю напиться холодной ключевой воды. До следующей весны они не возвращались к озеру, чудесная вода мало-помалу переставала действовать, и ко времени осеннего спаривания и долгой зимней спячки драконы становились совершенно дикими. Это и по сей день было бы так, если бы элимы не сделали драконам того, что сделали.

У нашего костерка собралось десятков пять элимов. Печально и торжественно слушали они Тарвила, и в глазах их сияла надежда на то, что когда-нибудь рассказ будет кончаться иначе, но на лицах читалась горестная уверенность в том, что такое время не настанет никогда. Разлили вино, и в руке у меня очутился бокал, но я не мог сделать и глотка. А Тарвил продолжал свою повесть.

И вот однажды настала великая засуха. Она длилась целых двадцать лет. Огромные реки превратились в дороги, покрытые растрескавшейся глиной. Снег и лед на Караг-Хиум стаяли. Поредели стада лосей и оленей. Элимы все больше думали о переселении в новые земли по ту сторону Караг-Хиум — теперь вы зовете эти земли северной Элирией и Катанией; ведь возделывать их было бы куда легче, чем Ирский край. В те дни так далеко на севере еще никто не жил. Во время засухи почва там была куда плодороднее, чем на юге и на востоке. Говорят, что на восемнадцатый год засухи южнее того места, где теперь стоит Валлиор, не выросло ни былинки, а на востоке, у Арронского моря, люди сходили с ума, потому что пили морскую воду — пресной нигде не было. Начался мор. В наши земли хлынули захватчики-варвары. А еще к нам прибыли сенаи с юга и удемы с востока — они тоже искали плодородные земли, охотничьи угодья, воду и покой.

Мы приветствовали их и хотели было помочь пришельцам, но к нам отнеслись с небрежением, словно к чужим несмышленым детям. Сенаи захватили наши дома, удемы принялись вспахивать наши поля, а если кто-то противился, его убивали, не глядя. Пришельцы были такие громадные и оказались настолько поглощены свойственным их расе разделением на мужчин и женщин, что мы никак не могли их понять, но кое-что все-таки усвоили. Мы поняли, что в самом скором времени необходимо хоть что-то сделать, иначе нас попросту истребят. И еще мы поняли, что пришельцы, впервые увидев драконов, пришли в неописуемый ужас.

Мне захотелось зажать уши. Слова элима были как лежащий в пустыне выбеленный временем скелет с проржавевшим ножом между ребер. Правда. От нее не уйти. С ней не смириться.

Мы обратились к драконам и попросили их о помощи. Нет, нам вовсе не хотелось причинять людям вред, и мы просили драконов — пусть люди испугаются и уйдут с наших земель. Но драконы не поняли, что нам нужно. Даже самые обычные слова не всегда доходят до самого обычного сознания, а драконы не знали, что такое жалость, границы, заговор или обман. Они не понимали, чем нам грозит человеческое нашествие, и не стали нам помогать. А между тем каждые семь дней еще одно наше селение сдавалось захватчикам. И вот элимы собрались и вместе придумали, что делать, и так жесток и нечестив был наш замысел, что хотя мы тяжко страдали, но все равно знали, что намерены сотворить зло. И вот наши соплеменники отправились в горы и собрали всю дженику — каждый побег, каждый листик. И вот мы отправились в Ниен'хак и выкопали весь кровавик — каждую горсточку, каждый камешек, все, что сумели найти. А когда настала зима и драконы уснули, мы бросили дженику в озеро — отравили его, — и раскололи кровавики на части так, чтобы на каждого дракона приходилось по куску.

Несколько слушателей прикрыли глаза и скрестили руки на груди.

Настал день пробуждения, и мы затаились в скалах и стали ждать. На закате драконы напились из озера, и тут же их охватила вялость и дурнота, и в страхе и муке кричали они: "О дети ветра и огня, что за беда постигла нас?" Когда же они утихли, мы подкрались поближе. И вот в ужасе мы увидели, что взрослые драконы просто лежали неподвижно, а детеныши были мертвы — все до единого. Многие из нас заколебались в тот горестный миг и захотели было отказаться от задуманного, но прочие отговорили их — они сказали, что все равно уже поздно. Кто знает, что сделают с нами разгневанные драконы?