Хозяин теней 6 - Екатерина Насута

И тот прибыл.

Точнее собрался, поехал, но не доехал.

— Кто-то знал. И про приглашение. И про то, что Каравайцев ехал. И про то, как с ним связаться. Вы ж беседовали?

— Да, — Карп Евстратович разлил компот по кружкам. — С ним связывались трижды. Дважды — письмом, и в последний раз — по телефону. Уже перед самым его отъездом. Именно тогда сообщили, что планы меняются, что директор вынужден отбыть, но желает всенепременно встретиться. И проинструктировали, где он должен сойти и куда направится.

То есть, вся эта хрень с гостиницей была ради того, чтоб угробить Каравайцева? Но почему так сложно? Не проще было бы прирезать там, где он жил? Или по дороге? Труп? От него тоже можно избавиться.

Или уж совместили одно с другим?

И новое оружие испытали, и от ненужного человека избавились. Причём ведь документы его не пропали, а оказались в других руках.

Нет, тут точно не обошлось без человека изнутри.

— Вам придётся быть очень осторожным, — Карп Евстратович дёрнул узел галстука. — И если бы вы знали, до чего мне всё это не по вкусу.

Не знаю, но предполагаю.

— Дело даже не в том, что кто-то там… сочувствует революционерам. Сейчас почти все им сочувствуют. Увы, это модно и прогрессивно. А иное мнение крайне непопулярно, и высказав его, вы рискуете прослыть ретроградом. Дело в том, что в гимназии свои правила. И своё братство. И оно не остаётся там, в школе. Отнюдь. Мы клялись помогать друг другу. И помогаем… нет, ничего незаконного, но… понимаете, даже зная всё, осознавая правильность своих поступков, я ощущаю себя предателем. И потому, если вы хотя бы намекнёте, что ваши действия нанесут вред… братству… опорочат как-то школу… даже просто наведут тень подозрений… вы станете отверженным.

Напугал.

Я всегда им был. Но говорить смысла нет. Тот случай, когда Карп Евстратович меня не поймёт точно так, как я не понимал его с этим вот братством и школьной дружбой, пронесённой сквозь года. Хрень это всё.

Полная.

— И поверьте, вас найдут способ убрать. А потому…

— Я постараюсь держаться тихо и незаметно, — заверил я Карпа Евстратовича, вот только взгляд, которым меня одарили, был полон сомнений. — Ну… или наоборот… сделать так, чтобы мной заинтересовались.

— На сей счёт не беспокойтесь, — он снова вздохнул. — Если я хоть что-то понимаю, вами заинтересуются всенепременно. Извините.

[1] Собственно говоря, именно оттуда. 1862 г. До этого в гимназиях помимо латыни учили древнегреческий и старославянский, а ещё немецкий и 1–2 современных языка. И проект, предполагавший разделение гимназий на классические и реальные, вызвала немало критики, поскольку знание древних языков и заучивание текстов считались неотъемлемой частью хорошего образования и правильного духовного развития.

[2] Обучение в гимназии составляло 7 лет, причём последний год разбивался на 2 календарных. А поскольку к поступлению в гимназию допускались дети не моложе 10 лет (в прогимназии меньше), а в реальности часто брали учеников и старше, то к моменту выпуска большинству исполнялось 18, но встречались гимназисты в возрасте 20–21 года.

Глава 2

Ученикам гимназий и прогимназий безусловно и строжайше воспрещается посещать маскарады, клубы, трактиры, кофейни, кондитерские, биллиардные и другие подобные заведения, а равно и всякого рода публичные и увеселительные места, посещение коих будет признано опасным или неприличным для учеников со стороны ближайшего их начальства. [1]

Правила для учеников гимназий и прогимназий ведомства министерства народного просвещения

Гимназия и реальное училище Карла Мая, как о том свидетельствовала бронзовая табличка на воротах, располагалась в отдельном четырёхэтажном здании на Васильевском острове.[2] Мишка остановил машину на другой стороне улицы, проехав чуть дальше, и, любезно открыв дверь, помог мне выбраться.

— Сав… — сказал он неожиданно серьёзно. — Ты только помни, что там школа. И дети. Понимаешь?

— Понимаю, — буркнул я, придерживая треклятую фуражку. Может, её приколоть чем? Чтоб не слетала? — За кого ты меня держишь?

— Извини, — Мишка смутился. — Просто…

Ну да.

Просто.

Просто ничего не бывает.

— Ладно, мы пошли.

Карп Евстратович дважды упомянул, что в этой школе не принято подвозить учеников к воротам, как и любым иным способом подчёркивать особое своё положение или богатство.

Демократия, чтоб её.

Вот только демократичным это четырёхэтажное строение не выглядело. День сегодня выдался солнечный, и само здание казалось окутанным светом. И барельеф с огромным майским жуком выглядел, как герб. По сути им и являлся, пусть и негласно.

— Чтоб… — Метелька поёжился и снова прижал ладонью фуражку. — Может, это… того? Ну его?

— Увы, мой друг, увы, — я решительно шагнул навстречу неизвестности.

Смех один.

В подвалы лез и не трясся. А тут какой-то мандраж необъяснимый, будто и вправду, не в школу иду, а прямиком на плаху.

— Человеку благородному следует встречать опасности с открытым забралом.

— Чего?

— Того! Улыбайся шире! И радостней!

— Куда уж радостней, — буркнул Метелька, поправляя ранец. — Я и без того радостный прям до кондрашки!

Приехали мы много раньше означенного времени, но оказалось, что не только мы одни такие. Вот остановилась чёрная «Волга», из которой выбрался тощий юнец в гимназической форме.

Огляделся. Помахал кому-то рукой.

И сунувши пальцы в рот, залихватски свистнул. А потом скоро, в припрыжку, будто испугавшись, что на свист его кто-то откликнется, бросился к воротам.

— А мы как-то гимназиста били, — задумчиво сказал Метелька. — Ну… там ещё… в детском доме.

— А что он в детском доме делал?

— Он — ничего. Это мы выбрались, в город пошли. А он там. Идёт и петушка ест. Ну мы и дали по шее. Что? А чего он такой довольный ходил?

Аргумент.

— Здесь никого бить нельзя, — сказал я то, что говорил и прежде. А Метелька кивнул, мол, понял. Хотя вижу, что морально он со сказанным не согласен. — Если туго станет, то вспоминай, что мы тут не просто так, а в разведке. Ясно? Как шпионы…

— Шпионов вешают. Или расстреливают.

К тощему и вихрастому — из-под фуражки с лихо поломанным козырьком выглядывали медные пряди — присоединилась ещё парочка. Эти высокие, вида совсем не детского. Особенно тот, который слева. Реально медведь. Стало быть, или последний год, или предпоследний.

— Метелька…

— Что?

— У тебя на редкость оптимистичный взгляд на жизнь, — я дёрнул шлейку ранца. Ранцы тут тоже были единообразные, военного образца. Впрочем, как и сама форма. А ещё с книгами, которые полагалось покупать самим согласно списку, весили они прилично.

Мы медленно подходили к кованым воротам. Мимо, весело вереща,