Божественный театр - Инна Шаргородская

Тон его изменился – стал обиженно-нагловатым. Акцент усилился, появились просторечные интонации, словно аркан вспомнил вдруг, кто он такой. И эта перемена тоже не понравилась Каролю. Только что Раскель изъяснялся грамотно и выговор имел, как у всякого урожденного нибурца… Неужели и вправду не думал оказаться вместо Овры на берегу озера и растерялся при виде труппы настолько, что даже выпал на время из обычной роли невежественного бродяги? Да не может такого быть!

– Не украл, так украдешь, – безапелляционно заявил Муниц. – Знаю я ваше племя!

– Никогда! – с жаром воскликнул Раскель, ударяя себя в грудь. – Я не вор, солнцем клянусь! – И тут же просительно заныл: – Не гоните меня, куда я поеду? Пути нет… стемнеет скоро… дозвольте с вами переночевать. Обратно уж больно далеко!

Муниц немного посопел и буркнул:

– Ладно, оставайся. Про лошадушек кстати вспомнил… вот ими и займись, а то мои болваны до утра не управятся.

Аркан просиял:

– Спасибо, каер!

Он взял своего серого под уздцы и торопливо зашагал к фургонам, где Титур, Беригон и Аглюс все еще возились с театральными клячами, которых, как-никак, было целых восемь.

А капитан Хиббит подбросил хворосту в костер и вздохнул, поскольку понял, что спать ему сегодня уж точно не придется.

Аркан-соглядатай своими чарами сбил труппу с пути, нагнал ее в лесной глухомани. Все ясно. Ночью пойдет на дело.

«Не подведи, друг!» – воззвал Кароль про себя к монтальватцу, который тоже должен был все понять. – «Самый что ни на есть удобный случай – берем вора с поличным!»

* * *

Покуда длились приготовления к ужину и ночлегу, на Песий лес спустился тихий и весьма романтический вечер. Небеса потемнели, лишь на западе озаренные полыханьем заката, и украсились с восточной стороны розовым, безупречной формы диском Факела, первой ниамейской луны. Жара спала, духота развеялась, сменившись благоуханной прохладой. Весело трещали костры, довольно фыркали лошади. Пел лягушачий хор в прибрежных зарослях камыша…

К раскладному столу Папаши Муница добавились еще два, составленные в один большой, на коем тут же задымились миски с походным кулешом и призывно заблистали бутылочки, повытащенные актерами из разных укромных мест. Дракон с Коброй, которые в течение последнего часа и так себе ни в чем не отказывали, поглядели на эту красоту без энтузиазма и, не дожидаясь, пока их подопечные усядутся пировать, удалились на покой. Предварительно назначив караульным в ночь Князя – «в дороге завтра выспишься!», остальным же строго-настрого велев не засиживаться. Потому как в обратный путь надлежит отправиться на рассвете.

– Конечно, конечно, – радостно откликнулись все. И первая пробка вылетела с хлопком из бутылки, как только за хозяевами закрылась фургонная дверь.

– Ура! – громким шепотом сказал Аглюс Ворон, поднимая полный стакан. – «Предадимся же безмятежному веселию, братия…»

– «…ибо час настал», – подхватил Титур Полдень.

– Маргил? – скептически спросила Пиви Птичка. – Какая книга?

Но ей никто не ответил, ибо час воистину настал, и довольно долго на берегу озера, помимо лягушачьего хора, раздавался только стук ложек о миски.

Кулеш был ужасен – на вкус капитана Хиббита, во всяком случае, среди многочисленных умений которого кулинария занимала далеко не последнее место. Недосолен, переперчен, убит какой-то незнакомой и не вязавшейся со вкусом крупы приправой… Дамы явно не владели искусством приготовления пищи в походных условиях. Жаль, он не приглядел за тем, что именно они валили в котлы. Эх… ничего нельзя пускать на самотек в этой дилетантской компании! Но не разорваться же ему, в самом деле?…

Есть, впрочем, хотелось так, что миску Кароль все-таки одолел. От добавки отказался и, налив себе еще стаканчик вина, в который раз принялся изучать исподтишка лица жующих сотоварищей.

Иза Стрела как будто напрочь позабыла уже о пропавшей шляпке. От удрученности ее не осталось и следа, и жуткий кулеш она уплетала с завидным аппетитом, успевая при этом игриво поглядывать на красавца аркана. Вернулась к своему обычному репертуару…

Чело ее мужа тоже очистилось от следов работы мысли… и он тоже посматривал на Раскеля. Без игривости, правда. Скорее, неприязненно. В чем не было ничего удивительного и подозрительного – на взгляд стороннего наблюдателя. Как ни крути.

Третья предполагаемая охотница за универсусом, Пиви Птичка, в кои-то веки праздновала «час веселья» наравне со всеми. Выглядела довольной, оживленной, улыбалась, и это ей очень шло. Воистину, нет лучшего украшения для женщины, чем искренняя, приветливая улыбка…

А вот Катти Таум, напротив, почему-то казалась озабоченной. Она то и дело поглядывала в сторону прибрежной чащи с таким видом, словно ожидала появления оттуда стаи волков. Должно быть, ей и вправду было не по себе – все-таки, насколько знал капитан, в лесу она ночевала впервые. Впрочем, к ней он особо не присматривался. Катти оставалась вне подозрений, даже если и успела с подачи Пиви примкнуть к числу соперников.

Красавица Фиалка вкушала мерзкий кулеш с изяществом знатной дамы на светском рауте. Как всегда. И мило улыбалась, но глаза у нее оставались грустными. А выражение лица – отсутствующим, будто мысли ее были далеки от романтического вечера, костров и пирующей компании. Однако никакого напряжения и никакой настороженности не наблюдалось и в ней.

Аглюс и Титур, утолив первый голод, принялись перебрасываться шутками – тоже как всегда, цитируя через слово пророка Маргила и уличая друг друга в незнании номеров книг и глав. Абсолютно беззаботно, об опасности как будто не думая, лиха не замышляя…

Подозрительным не выглядело ничто. Даже сдержанная ревность Беригона к Раскелю. И казалось, что появление аркана-соглядатая и предстоящее – почти наверняка! – умыкание универсуса не волнуют ровным счетом никого, ни соперников капитана, ни его тайного помощника.

Впрочем – осенило вдруг капитана – возможно, никто, кроме него и монтальватца, и не знает, кто такой Раскель? И даже не догадывается о причине, которая его сюда привела?

Раскель…

Только с ним, на взгляд Кароля, и было что-то не в порядке.

Аркана, конечно же, пригласили к столу, на который он щедро выложил собственные дорожные припасы: хлеб, сыр, вяленую рыбу. Держался вроде бы непринужденно и весело. Но что бы Раскель ни делал – пил вино, кокетничал с Изой, обласкивал жгучим взором остальных женщин, смеялся над шутками мужчин, просил передать соль, – в каждом слове, в каждом движении его продолжала сквозить непонятная растерянность. Которой решительно не должно быть у человека, собравшегося на дело и хорошо подготовившегося к нему.

И это сбивало с толку. Равно как и напряженно-изучающий взгляд, коим Раскель время от времени обшаривал всех актеров.

Точь-в-точь как сам капитан… оставалось надеяться только, что сам он проделывает это менее заметно.