Основы человечности. Работа над ошибками - Екатерина Владимировна Шашкова

— Вроде нет, но я в определении национальностей не силён. А что?

— Пытаюсь понять, почему некоторые люди используют это слово как оскорбление. Как будто таджик — это что-то плохое.

— Люди из любого слова могут сделать оскорбление: из национальности, из профессии, из пола, из цвета кожи. Просто из цвета. Ну и что теперь, на всех идиотов внимание обращать?

В этом был весь Фёдор — непоколебимое спокойствие и уверенность в собственных словах. Спорить с ним было совершенно невозможно, поэтому Тимур никогда даже не пытался заниматься подобной ерундой.

С другой стороны, он не мог вспомнить ни одного случая, когда Фёдор ошибался. Если он чего-то не знал, то так и говорил: «не знаю», «не думал об этом», «не разбираюсь в таких вещах». Но уж если что-то утверждал — значит, именно так всё и было.

— Федь, — осторожно начал Тимур. — Кажется, мне нужен твой совет.

— Прямо сейчас? Или время терпит? А то, судя по твоему лицу, к этому совету надо морально подготовиться и пивом закупиться.

— Не совсем сейчас… Когда Стас уйдёт.

— То есть на него пива не брать? Отлично, тогда я добегу до магазина, а вы тут общайтесь, отмывайтесь, сушитесь… В общем, ведите себя хорошо. Если что — звони.

Слова с делами у Фёдора никогда не расходились. Вот и сейчас Тимур опомниться не успел, а входная дверь уже хлопнула, выпустив татуировщика на улицу.

Осталось только сесть на гостевой диванчик и задумчиво пробормотать: «Я ж пить не собирался». Но не кричать же вдогонку, чтобы безалкогольное брал.

* * *

К тому моменту, как Стас наконец-то отправился по своим делам, Тимур понял, что слегка переоценил силы.

Таблетка, выпитая перед выходом из дома, перестала действовать, и в голове снова стало тяжело и мутно. Адреналин тоже схлынул, и тело наконец-то в полной мере осознало последствия короткой драки: мышцы ныли, синяки болели (их, конечно, оказалось больше одного, причём Тимур совершенно не помнил, как умудрился получить остальные), подживающая царапина на ладони зудела и чесалась. Хотелось лечь и вырубиться, а не изливать душу Фёдору, но тот уже водрузил на столик две банки пива, пачку чипсов, упаковку острых сухариков и пакетик с мармеладными мишками, которые в понятие «закуска» не очень вписывались, но выглядели куда привлекательнее, чем всё остальное.

Тимур вытащил зелёного медвежонка и нерешительно повертел его в пальцах.

Надо было с чего-то начать, но большинство слов потерялось, а те, что остались, никак не хотели складываться в связное предложение.

— Смеркалось, — раздался сверху зычный голос. Фёдор и так-то был основательно выше, а сейчас ещё и сидел на стуле, в то время как Тимур сгорбился на диване, и давящее ощущение от этого только крепло.

— А?

— В детстве, ещё до того, как мы познакомились, я пытался рассказы писать. Идей была куча, но вот с первым предложением вечно не клеилось. Я часами на пустой лист смотрел и страдал, потом наконец-то находил нужную фразу — и тогда уже писал дальше. Мог за ночь тетрадку исписать, а то и больше. Нашёл вот недавно эти тетрадки, перечитал. Внутри ерунда, конечно, полнейшая, но зато каждый — реально, каждый — рассказ начинается со слова «смеркалось». Ну так вот, смеркалось. А дальше?

«Смеркалось, — мысленно повторил Тимур. — Смеркалось, мы сидели на диване, и Людвиг рассказывал мне, как…»

— Представь, что ты сделал что-то плохое, а твой друг взял вину на себя, — выпалил он, не давая себе сбежать от разговора.

— И что именно плохое ты сделал? — немедленно уточнил Фёдор.

— Я не… Ничего. Это же просто теоретически.

— Ладно, а насколько плохую вещь ты теоретически сделал?

— Не сделал, — зачем-то упрямо буркнул Тимур.

— Окей, ты не сделал ничего плохого, но всё же, теоретически…

— Фёдор!

— Извини, но у тебя был такой серьёзный вид, что пришлось срочно разрядить обстановку.

— Разрядил, блин… — Изливать душу, пусть даже иносказательно, немедленно расхотелось. Но слова (те самые, потерявшиеся, а потом внезапно нашедшиеся) метались внутри и жаждали прорваться наружу.

Говорить было больно, но молчать — ещё больнее.

«А пойти всё равно больше не к кому», - обречённо подумал Тимур.

— Ну прости, виноват, — примирительно вскинул руки Фёдор. — Ладно, излагай как умеешь, я слушаю. Или пива глотни, вдруг поможет. Хорошее, кстати, пиво, крафтовое. У нас тут за углом магазинчик недавно открыли.

— Федь, это правда важно. Давай я сначала расскажу, а потом уже пиво.

— Ладно, не хочешь пить — вот тебе замена. — Фёдор вытащил из кулера пустой пластиковый стаканчик и поставил перед Тимуром. — Терзай его и прекрати мучить несчастного медведя.

Кусок мармелада, раздавленный пальцами, на медведя уже совсем не походил. Руки теперь все были липкие и пахли химическим ароматизатором. Яблочным.

И кровью.

Казалось, они теперь всю жизнь будут пахнуть кровью.

— Извини, — Тимур дотянулся до салфетки и тщательно стёр ей остатки медвежонка. — Так вот, представь… просто теоретически представь, что… Жили-были два друга. Условные такие Биба и Боба. И один из них крупно накосячил, а второй взял вину на себя, и его посадили в тюрьму.

— А первый — совсем идиот? Или трус? Он за друга вступиться не захотел?

— Он не знал. Идиот, да, идиот и трус, но он правда не знал, что виноват. Так привык верить другу, что когда тот сказал: «Это всё я сделал!», он сразу же ему поверил. И жил дальше с мыслью, что друг-то у него, оказывается, тот ещё козёл, и надо было раньше догадаться, что не стоит с ним связываться. А однажды друг сбежал из тюрьмы, и правда всплыла. И…

— И? — Фёдор уже не шутил, смотрел чуть сощурившись, как на эскиз будущей татуировки. Словно прикидывал масштаб работы.

— И вот этот человек… он вдруг осознал, что именно он — настоящий козёл. И теперь