Перевозчик - Константин Владимирович Денисов

продолжаться вечно, и организаторы этого сожжения тоже, видимо, начали «перегорать». Почувствовав, что если они не сделают этого прямо сейчас, то, скорее всего, вообще не смогут этого сделать, они стали накручивать и себя и толпу, криками поднимая ажиотаж и эмоциональный накал на перекрёстке. Оно и понятно, на «холодную» убивать человека тяжело. В состоянии, когда все на взводе, это делать куда проще.

Они кричали, сколько бед она им доставила, и как они настрадались. Сколько сил было потрачено, чтобы её изловить, и что без таких паскудных людей и мир, и уж тем более их район будет чище. Взвинчивать ситуацию они начали очень быстро, и я понял, что надо действовать, или девку уже придётся вытаскивать из огня.

Подойдя поближе, я обратил внимание на то, что девка была очень спортивная. Одежда на ней была сильно подрана и в просветах играли мышцы. Она извивалась на столбе, не оставляя безнадёжные попытки освободиться, и из-за этого всё тело выглядело сплошным переплетением жил. Волосы у неё были русые, средней длины и сплетены в две тугие косички, которые даже почти не растрепались, несмотря на всё произошедшее.

— И мы не позволим никому воровать в нашем районе! — надрывался один из организаторов, мужик лет пятидесяти. Он уже держал в руках факел, а второй его пытался поджечь, используя огниво.

— За такое всех постигнет неминуемая кара! — поддерживал градус истерики ещё один, уже пожилой, тоже держащий пока ещё не подожжённый факел наготове.

— И пусть случившееся станет для всех уроком! — крикнул третий.

— Стоп! Стоп! Стоп! Мужики, вы чего? — вошёл я в круг перед самым столбом, беря на себя внимание.

— Ты ещё кто такой? — опешил тот, у которого наконец-то загорелся факел.

— Да неважно кто я, важно кто вы! — крикнул я, — вы что, обалдели людей жечь? Это что за дичь? Очнитесь!

Я решил перехватить немного инициативу и смешать им мысли, поэтому начал с напором и немного даже преувеличенным возмущением.

Девка от неожиданности замерла и уставилась на меня. Лицо у неё было узко, хищное, а взгляд недобрый. Она меня тоже воспринимала как очередного врага. Видимо, она ко всем так относилась, без разбора. Такой жизненный принцип, для выживания не лишён смысла. Но на мой взгляд, иногда всё же необходимо проявлять гибкость.

— Ты сообщник её, что ли? — оскалился самый старый, — может и тебя рядом с ней привязать?

— Да у вас дров и на одного человека не хватит! — осадил я его, — вы же её даже не убьёте, а только искалечите. И что потом делать будете? Камнями забрасывать? Арматурой тыкать? Это же садизм в чистом виде!

— Точно, он с ней заодно! — крикнул старый, и они все угрожающе набычились в мою сторону. Пока никто не сделал ни одного шага, но любой триггер мог заставить их броситься на меня, и там уже всё зависело от того, сколько человек захотят в этом участвовать. Если много, то весь план пойдёт к чертям, и Пете придётся приводить подмогу, чтобы меня отбить. Может, и хорошо, что я пошёл сюда пока что один. Будет кому потом помочь, если что.

— Я впервые её вижу, — вскинул я руки, как бы призывая к спокойствию, — я так понял, она воровка и доставила вам много проблем. Может быть, она и заслужила смерть. Но подумайте сами, спалив человека на костре, как вы потом спать по ночам будете? Это ведь не шутки! Это хладнокровное убийство, причём очень жестоким образом. Если к вам сюда до сих пор возят гуманитарку, я расскажу этим людям, что вы сделали. Пусть подумают, заслуживаете ли вы их помощь!

До последней фразы мне казалось, что тучи сгущаются. Но голословный шантаж по поводу гуманитарки подействовал волшебным образом. Видимо, в этот район что-то всё же перепадало, и они очень боялись это потерять. И если есть даже намёк на такое, даже крохотный шанс, то они вдруг оказались готовы пересмотреть свою позицию.

Я почувствовал, что главные как-то сразу внутренне сдулись.

— И что ты предлагаешь? — пытаясь сохранять предыдущую тональность, крикнул тот, у которого факел уже горел. Но всем на перекрёстке было понятно, что ситуация изменилась.

— Отдайте её нам, — сказал я, — со своей стороны могу пообещать, что в ваш район она больше никогда не вернётся. И она вам это пообещает тоже, хотя возможности вернуться у неё и не будет.

— А куда ты её денешь, что она не сможет вернуться? — прищурился самый старый.

— Какая вам-то разница, если вы всё равно её сжечь собирались? — удивился я, — не будет её, да и ладно!

— Да отдайте её к чертям, что мы, звери что ли, в самом деле, людей жечь! — раздался из толпы женский голос, — пусть только пообещают, что здесь её не будет.

— Да как им можно верить? — крикнул старый, но его тут же заслонил тот, что с горящим факелом. Он почувствовал и изменившееся настроение толпы, и то, что ему, если что, придётся поджигать, а делать этого совершенно не хотелось. В общем, он уже был готов изменить мнение, нужно было только дожать.

— Обещай, что никогда сюда не вернёшься! — сказал я девке.

— Вот ещё! — окрысилась та.

— Обещай, дура! — спокойно сказал я, — это твой единственный шанс. Сдохнешь ведь! Пойми, драться за тебя никто не будет. Могла воровать, смоги и покаяться.

— Чего? — опешила девка.

— Кайся! — рявкнул я, — проси прощения за содеянное у этих людей и обещай, что никогда больше сюда не вернёшься.

Она уставилась на меня, и мы некоторое время смотрели в глаза друг другу, не видя больше ничего вокруг.

Что я увидел в её глазах? Бездну одиночества. Такое встречалось часто после магопокалипсиса, но все переживали это по-разному. Она вот прятала своё за агрессию и асоциальный образ жизни, выраженный через воровство.

— Думаешь, мы не пытались? — усмехнулся старый, — она не понимает русского языка и ни с кем не разговаривает. Это не человек, это дикий зверь в человеческом обличии. С такими говорить бесполезно, только истреблять.

Я не знаю, что она разглядела в моих глазах, но пока мы с ней играли в гляделки, в ней как будто что-то надломилось. Уж не знаю, поверила ли она мне, или, может, просто решила ухватиться за соломинку, но услышав слова старика про то, что она зверь, девушка вздрогнула, в уголке её левого глаза что-то на секунду блеснуло, она резко вскинула голову и повернулась к людям.

— Я прошу прощения за всё то зло, что вам причинила, — хриплым голосом сказала девушка, и был видно, как тяжело даются ей