Эльдорадо. Книга 1. Золото и кокаин - Кирилл Бенедиктов

Мне показалось, что Алонсо усмехнулся.

— Брат Гомес, — спросил он, — вы же участвовали в допросах епископа Арриаги?

— Разумеется, я ведь был секретарем следственной комиссии!

— Тогда вы должны помнить, какими словами достопочтенный епископ поминал его святейшество папу и его кардиналов. А ведь впоследствии его оправдали. Так что будем снисходительны к словам, которые исторгают из груди грешника потро и трампа.

Эль Тенебреро угрожающе засопел.

— Завтра я намерен добиться от этого щенка признания, — заявил он. — Пусть даже для этого придется вырвать ему все ногти — один за другим. Это и в ваших интересах, брат Алонсо. Ведь когда его увезут в Вальядолид, вам уже не удастся узнать, от кого сей сосуд греха получил проклятого дельфина!

— Почему, кстати, его не забрали до сих пор? — спросил одышливый брат Гомес. — Что за дыра эта Саламанка, даже тюрьмы приличной и то нет!

— Завтра вечером должна прибыть тюремная повозка. Так что, братья, у нас есть всего один день, чтобы установить истину.

— Надеюсь, нам этого хватит, — задумчиво проговорил брат Алонсо. — Я каждую ночь молю Господа, чтобы он позволил мне найти и выжечь каленым железом источник этой мерзости!

— Маррано, — уверенно заявил Эль Тенебреро. — Это их еврейская магия. Тут нет никакой загадки. Нужно сжечь всех иудеев и конверсос[24], и дело с концом.

— Для этого в Испании не хватит деревьев, — улыбнулся брат Алонсо. — И позвольте напомнить вам, монсеньор, что амулет быка, как мы знаем достоверно, уже несколько поколений принадлежит семейству Борджиа, которое уж никак нельзя причислить к еврейскому племени[25].

— Тише! — прервал его Эль Тенебреро. — При посторонних, брат Алонсо!

Он, вероятно, имел в виду палача.

— Вы правы, — смиренно ответил брат Алонсо. — Продолжим беседу на улице.

— Приведите обвиняемого в чувство, — велел брат Гомес. — И пусть лекарь его посмотрит.

Когда инквизиторы вышли из сарая, палач приблизился ко мне и несколько раз ударил меня по ребрам деревянной палкой.

— Очухался, zurullon[26]? — злобно прошипел он. — Знаешь, что я с тобой сделаю? Я засуну тебе эту палку…

— Думаю, брату Алонсо это не слишком понравится, — перебил его чей-то спокойный, уверенный голос. — Он хотел видеть этого бедолагу на завтрашнем допросе живым и по возможности здоровым.

— Как скажете, дон Матео, — пробормотал палач, явно недовольный тем, что ему помешали осуществить задуманное.

— Освободи его, — распорядился невидимый дон Матео. — И принеси теплой воды и чистую тряпицу.

Когда палач развязал ремень, державший мою голову, я повернулся и посмотрел на моего спасителя. Это был полный розовощекий мужчина лет сорока с пышными усами и обширной блестящей лысиной. Он осторожно вытащил мои ноги из отверстий трампы и бережно промыл раны. Левая нога горела, словно пожираемая адским пламенем.

— Кость не повреждена, — констатировал дон Матео, ощупав ногу (я скрипел зубами, изо всех сил стараясь не закричать). — Я сделаю вам повязку с целебной мазью, юноша, и раны затянутся через одну-две недели. Насколько я знаю наших святых отцов, завтра они примутся за вашу правую ногу, и как там обернется дело, предсказать не берусь, но левую вы, считайте, сохранили.

Он порылся в своей котомке и достал из нее глиняный горшочек, запечатанный пчелиным воском. Сломал печать и, зачерпнув деревянной лопаткой какую-то дурно пахнущую смесь, размазал ее по моей ноге.

Я взвыл.

— Спокойней, юноша! — прикрикнул на меня дон Матео. — Если хотите знать, это я должен плакать от горя, а вовсе не вы. Эта мазь, обладающая совершенно чудодейственными свойствами, стоит не меньше двух золотых дублонов за унцию. Думаете, трибунал заплатит мне эти деньги? Дудки! Двадцать реалов в месяц — вот сколько они платят дипломированному медику! Двадцать реалов, при том что мои расходы на лекарства по меньшей мере в три раза больше!

— Мне очень жаль, — прохрипел я. — Если это так дорого… можете не тратить на меня вашу чудо-мазь…

— Бросьте пороть чушь! — рассердился лекарь. — Я, между прочим, давал клятву Гиппократа. Когда выйдете отсюда, пожертвуете некоторую сумму на больницу святого Георгия, и будем считать, что мы в расчете…

— Веселый вы человек, дон Матео, — пробормотал я, — если я и выйду отсюда, то только для того, чтобы принять участие в аутодафе[27].

— Будущего никто не может знать, — философски заметил лекарь. — Я всегда советую своим пациентам надеяться на лучшее. Надежда, как говорили римляне, умирает последней.

Он забинтовал мою ногу и помог мне подняться. Я пошатнулся, ибо стоять на одной ноге было крайне неудобно, но дон Матео вовремя поддержал меня.

— Вам пока лучше пользоваться вот этим, — сказал он, протягивая мне грубо сколоченный костыль, — но уже через два-три дня старайтесь ходить как можно больше, чтобы разрабатывать мышцы. Иначе кровь может застояться и начнется гангрена.

Я поблагодарил доброго лекаря и, опираясь на костыль, заковылял к выходу.

Мое возвращение вызвало у моих соседей по камере бурю восторга.

— Молодец, дон Летрадо! — Эль Торо обнял меня, как брата, и почти донес до моего места у окна. — Я знал, что ты выдержишь!

— Очень больно было? — робко поинтересовался Гнида — тот самый, которому я вчера едва не сломал палец.

— Пустяки, — ответил я сдержанно, — не о чем говорить.

— Тюремщики меж собой шептались, ты шесть витков трампы выдержал, — с уважением сказал лысый хмырь, которого, как я теперь знал, звали Хосе. — Это ж какой характер иметь надо! Ты приляг, приляг, мы тебе тут похлебки с обеда оставили, и хлеба полкраюхи…

Растроганный таким теплым приемом, я заставил себя проглотить несколько ложек похлебки (после пытки водой ни есть, ни тем более пить мне совершенно не хотелось) и, отодвинув миску, оглядел своих соседей по камере.

— Спасибо за еду, сеньоры. Завтра меня ждет еще один допрос, и я не знаю, в каком состоянии вернусь после него. Поэтому всем, кто нуждается в совете юриста, я постараюсь помочь сегодня.