Школа Делавеля. Чужая судьба - Ольга Гусейнова

— Закон всемирного равновесия! — пожал плечами папа. — Это только нечисти законы не писаны. Она служит темным богам и приносит кровавые жертвы, чтобы пробраться в наш мир. А всем остальным приходиться платить.

Отметив мой нетерпеливый взгляд, он поторопился с пояснениями.

— В общем, та генеральша сказала, что портал открывается один-единственный раз в году, в равноденствие. И только от рассвета до заката. И попасть в другой мир можно, лишь поменявшись местами с кем-нибудь с той стороны.

Новость об обмене охладила мой недавний пыл: о простой прогулке речи не идет.

— А где этот портал расположен с той стороны? Они не выяснили? — спросила я тихо, уже предвидя ответ отца.

— В лесу, возле пруда. Так же, как и у нас. Миры — зеркальное отражение друг друга.

— Поня-ят-но, — протянула я и сразу спросила: — Хоть одна разведчица попала в тот мир?

Отец молча пожал плечами. Непонятно: не знает или не хочет говорить.

— И что? Больше никаких подвохов? — со здоровым скепсисом поинтересовалась я.

Пожевав губу, родитель мрачно ответил:

— Меня их разговор настолько заинтересовал, что я потом нашел все эти легенды, старинные документы и прочитал. Там говорилось, что мы и правда были маленькими — наверное, по грудь нынешним. Слабыми и всего боялись. Жили в лесу, скрывались от всех… Самая слабая раса того мира. Нас темные колдуны вынудили уйти в другой мир, потому что для ритуалов часто использовали нашу кровь и магию.

— Но как же мы ушли, если, ты говоришь, должно соблюдаться равновесие? — не поняла я.

Отец потер переносицу, тяжело вздохнул и начал повествование:

— Плата за равновесие — это тысячи феидов, погибших от насланной нечисти. Наша судьба в том мире не имела продолжения, и боги сжалились, заменив ее на новую уже в этом. — Он будто погрузился в чтение старинного манускрипта, навсегда запавшего в память. — Сложно сказать с уверенностью, что послужило толчком или причиной исхода, но в легенде говорится, что в то смутное время Темные явились в тот мир и восстанавливали растраченную на переход силу. Для чего использовали нашу кровь и магию. Как дармовую, легко добываемую энергию…

— …попробовали бы они сейчас к нам подобраться… — злобно вставила я.

Родитель согласно хмыкнул и продолжил:

— Думаю, именно это массовое истребление нашего народа и послужило толчком для вынужденного исхода.

— Допустим, с этим понятно, тогда как же туда попасть?.. — удивленно спросила я.

Папа едва заметно печально поморщился, его руки неосознанно затеребили передник на коленях — явно волнуется.

— Папа… — поторопила я, чувствуя, что от нетерпения сама готова в его передник вцепиться.

— Видишь ли… подвох заключается в том, что ты не просто поменяешься с кем-то мирами. Ты поменяешься судьбой. Именно поэтому разведчиков не решились послать на «ту» сторону.

— В каком смысле: судьбой поменяюсь? А вдруг там мужчина будет? С той стороны? Так я что, мужиком стану? — переспросила, изумленно распахнув глаза.

Папа усмехнулся и укоризненно покачал головой, вновь услышав в моем голосе презрительные нотки, к которым примешивалась паника:

— Я так понял, что происходит обмен основными вехами. Мякун сказал, что твоя судьба здесь — это война. Для того, кто поменяется с тобой местами, война станет главной вехой. Вы не меняетесь телами, вы меняете свою судьбу и мир. Принимаете на себя исполнение предначертанного богами… Основную миссию. Вот суждено тебе обвенчаться с войной, так и произойдет с твоим преемником. А как, каким образом, в каких войсках или какой стране служить — это уже нюансы и твой личный выбор.

Испугавшись пришедшей в голову мысли, я выпалила:

— А если наш обмен изменит ход истории целого мира? А вдруг я должна совершить что-то такое, что спасет его? — замолчав на мгновение, в ужасе выдохнула. — Или уничтожит?

Папа потянулся, обнял меня за плечи одной рукой, а второй потрепал по макушке:

— Глупенькая моя девочка! А как же закон равновесия? Забыла?

Я пожала плечами, пропустив замечание про глупость.

— Нет, не забыла, но закон не отменяет того…

— Ты веришь в то, что способна уничтожить целый мир? — прервал поток моих сомнений папа. — Любым способом?

— Нет, ни за что! Но…

— А спасти? Целый мир? — снова оборвал он, уже насмешливо.

— Ну не зна-аю… — а потом, встрепенувшись, добавила уверенно: — Но я точно знаю, что за добро и свет готова биться до последней капли крови!

Папа одобрительно похлопал меня по плечу и заявил:

— Во-от! К чему и веду! Из тебя разрушительница мира, как из меня воительница! А равновесие должно соблюдаться неукоснительно! Значит, твоя замена волей-неволей будет следовать предначертанному и по мере сил и возможностей помогать нам, феидам. Как это делала бы ты, оставаясь здесь! Да и Мякун — Видящий! Он никогда не дал бы мне такую подсказку о другом мире, если бы провидел что-то плохое для тебя или для феидов в целом.

— Ты считаешь? — по-прежнему неуверенно спросила я.

— Уверен! — кивнул отец.

— Но это значит, что у меня дорога… лишь в один конец! И обратно я уже вряд ли смогу вернуться, — сделала я вывод, тоскливо заглядывая в родные, так похожие на мои, желто-зеленые глаза, оттенённые пушистыми густыми золотистыми ресницами.

— Тебя так пугает именно это? — грустно спросил папа. — Или что-то другое?

Я невольно вцепилась в ярко-красную отцовскую штанину, словно мне прямо сейчас придется уходить в другой мир.

— Просто тогда… я больше не увижу тебя… да и маму тоже и Сетту, и племянниц…

— То есть тебя смущает только это? — довольно улыбнулся родитель. — А не то, что ты примешь на себя чужую судьбу? Мало ли какая она будет? — уже серьезно предупредил он.

Я кивнула, потом пожала плечами, молча показывая, что у меня и так судьба не подарок — война. Так что может быть хуже?

— Портал открыт целый световой день. И пусть один раз в году, но мы сможем видеться! Если ты решишься на этот безумный — я считаю — шаг, равноденствие станет днем наших встреч.

Под впечатлением от услышанного я недоверчиво спросила:

— Ты меня отпустишь в другой мир? И это после того, как ты меня словно пацана нерадивого все время контролируешь, опекаешь, пирожки в рот суешь… Да это же отдельная тема для насмешек моих сослуживиц.

Папа поморщился, признавая за собой грех чрезмерной опеки, свел к переносице золотистые брови и с искренним отчаянием признался:

— Ты ж — мое дитятко, любимая доча, а я по ночам твои всхлипы слушаю. Одиночество никому счастья не приносило, так неужели, зная теперь, что тебя здесь, рядом со мной, ждет, привяжу к дому? Я хочу счастья для тебя. Поэтому с болью в сердце и со страхом отпущу.