Былые - Брайан Кэтлинг

Теперь, когда Шуману что-то понадобилось от Бэррэтта, он сменил тактику.

— Вы не могли бы помочь мне договориться о приеме в Нетли, чтобы взглянуть на эти диковинки?

— О чем речь, старина. Нынче же днем позвоню Хеджесу.

Гектор улыбнулся и пожал ему руку, пока оба направились к дверям. Затем Бэррэтт резко остановился, воздел указательный палец к потолку, покачал им и воскликнул: «Чуть не забыл!»

Широким шагом прошел по комнате и принялся рыться в шкафу. Из стиснутых и перепутанных книг посыпались фотографии и клочки бумаги. Наконец он завладел томиком и вытащил, отчего выпали еще два-три, оставшись незамеченными.

— Ага! Вот что хотел вам показать. Мы же тут беседуем о Николасе и его старике, — он положил книгу на стол, рассыпая и роняя все на ее пути. Громко зашуршал страницами, листая ярко раскрашенные изображения и экстравагантно иллюминированный текст. Остановился на портрете художника, в одежде времен девятнадцатого века, с лицом ремесленника — отмытого и отскобленного простолюдина. Единственным примечательным во всем лице казались сияющие и выпученные глаза. Красивым его было не назвать; в чертах не нашлось бы ничего утонченного или аристократичного. Скорее наоборот, модель эта выглядела низенькой и простенькой.

— Такую же картинку Николас прячет у себя в палате — главное его сокровище, не считая радио. Он говорит, это изображение его старика. Но в действительности это отпечаток портрета Уильяма Блейка от Томаса Филлипса.

Гектор пригляделся к книге на оползне стола, и в мыслях прозвучал отдаленный звоночек — фрагмент воспоминания о Гейдельберге. Бэррэтт снова набросился на книгу и развеял слабые очертания мысли.

— Жил он, кстати, по соседству с еще одним местным из Ламбета.

Гектор только начал осознавать следствие из сказанного, когда доктор снова сменил направление.

— Вот, вот, — сказал он, листая страницы и ликующе хрустнув корешком с такой силой, что книга легла сдувшейся и побежденной.

— А это вторая его картинка. Умора, правда же!

Гектор смотрел на маленькую репродукцию с человеком на четвереньках. Дикие и неухоженные борода и космы. Кожа узлится артериями и венами. В блуждающих выпученных очах заперты безумие и ужас.

— Это Блейк написал в 1805 году и говорит, что это Навуходоносор, вот только Николас не согласен.

Шуман оторвал взгляд от получеловека-полузверя и посмотрел на ухмыляющегося доктора в ожидании следующего откровения.

— Он говорит, это он сам: портрет, который он лично надиктовал Блейку, так Николас выглядел сотни лет назад.

Гектор перевел глаза обратно на картину, снова на лицо. Что-то там было — сходство под дикой маской. Перекличка костей и измерений.

— Читали Блейка, профессор?

— Хм! Нет, не читал.

— Ну, вы гляньте одним глазком, найдете интересным. Одни говорят — гений и визионер. Но я не могу не думать: чудо, что он не загремел сюда.

И на этом Бэррэтт подхватил изможденную книгу и сунул в руку Шуману, провожая с доброй твердостью на выход.

Глава семнадцатая

Сидрус шел три дня и три ночи, останавливаясь только для короткого тревожного сна. По мере продвижения на запад земля становилась тверже и легче. Трясина прекращалась, а час спустя он нашел металлические брусья, проглядывающие сквозь заросли. В конце концов они стали параллельными и отчетливыми. Рельсы, прочерчивающие линию из болота. Об Угольке он не вспоминал с тех пор, как оставил свою хижину, но теперь какая-то частичка Былого или его уничтожения дала о себе знать. В отдалении Сидрус разглядел высокий скалистый выступ и отвернул от железной дороги к нему. Задержался в лощинке и глотнул воды. Здесь было удобно, сухо и мшисто. Он раскрыл рюкзак и разбил лагерь. Уснул быстро, усталость мускулов пропитывала бледную кровь и поджидающие закоулки в раненой душе.

Ворр приветствовал его обратно так, как мог приветствовать лишь тех, кто должен быть принесен в жертву. Суть древнего леса развернула манипулирующий язык и хозяйские пальцы — разумеется, невидимые. Сила, что толкает бутон и ваяет сук, контур слепого корня и неизмеримое давление плотности в тучнеющем стволе. Постоянные подъемы и падения от миниатюрнейшего белого корневого волоска до прочнейшей ветки. Распускание к солнцу и сигналы солнечного лика есть нечто намного большее, нежели чем одна только механика транспирации. Чем двигатель фотосинтеза. Сидрус попался между миллионом выдохов и миллионом подстроек движения и давления. Между гигантским шуршащим пологом и роющейся корневой массой под ногами, равными в своей компактной деятельности.

Сидрус знал, что в людях есть два параллельных пульса, и что пульс души обитает внутри пульса тела, и что одному не выжить без другого. Чего он нипочем не смог бы принять, так это того, что человек в подобном не исключителен. Мысль, будто у леса есть невидимое сознание, основанное на обмене питательных веществ, а не идей, находилась вне его понимания, хотя в этот самый момент оно было костяком воздействия на его мозг. Ворру хватало сил менять погоду, радикально искажать климат. Его коллективная энергия затрагивала все на сотни миль вокруг. Вообразите же, какова его сила в ядре. Незримая и всепроницающая. Крохотные атмосферы и изменчивые артерии с таким легким касанием, что его не измерить ни одному инструменту. Миллионы переделок происходили, даже не задевая клеточных стенок в теле. Там же лес женил электричества и разгонял щелочи и кислоты. Нарушал важнейшие химические балансы вибрациями в воде, вибрациями тоньше тени.

К Сидрусу присоединилась память о старом страже — о том, кто его обучал. И сказала, что их пост на защите леса есть мелкий винтик в сравнении с тем, как лес защитит сам себя, если когда-то окажется под настоящей угрозой. Все отношения млекопитающих с массой, по сути, не обходились без дыхания. Деревья перерабатывали тяжелый воздух и никчемные выдохи, обращая в чистейший кислород. Перерабатывали машинально, по самой своей обязанности на планете — но это неправда. Они действовали по согласию. Сей уговор подписан смолой еще прежде, чем Бог даже задумался о людях. Если люди посмеют угрожать лесному массиву — тот ответит; мало-помалу меняя с годами баланс транспирации. Пятипроцентное падение чистоты кислорода остановит на месте всех дышащих, замедлит до недвижимости. Десятипроцентное — изничтожит. В этих словах старика слышалась великая радость, а их скорость начала двигаться обратно по проклятому времени Сидруса и его принудительному отъединению от леса. Спящий заворочался.

Когда же он проснулся, его окружили деревья, а воспоминания о лесе как об обширном и пустом болоте стерлись. Липкие белые корни-альбиносы призраками влачили свои «я» из тьмы в своей почве