Песня зверя - Кэрол Берг

Холодная тьма нужна ей сейчас не меньше, чем мне — огонь и свет.

— А что ты вообще все время около очага толчешься? И куда это ты? — Ну вот, она пришла в себя. Конечно, теперь она смотрит на меня с недоверием.

— Зов природы, — отозвался я, отворачиваясь и глядя на освещенные луной горы.

Снег заскрипел под ее башмаками. Она подошла так близко, что я чувствовал ее дыхание. Никогда не умел толком врать.

— Что-то ты долго! Тебе же на три шага от огня не отойти — боишься обморозиться! — Ростом она была мне едва по плечо. — Вон, весь трясешься! Что же ты…

Она осеклась. Я повернулся к ней. Она глядела на мои руки, все еще цеплявшиеся за коновязь. Про перчатки я забыл и так загляделся на луну, что не замечал холода. Я поспешно сунул корявые уродливые пальцы под плащ и снова уставился на горы. Проскрипели удаляющиеся шаги.

Прошел добрый час, пока я смог заставить себя вернуться в дом. Не знаю, почему мне было так горько из-за того, что она видела.

Ничего не изменилось. Лара не упоминала о моих руках, а мне только этого и было надо. Даже если бы она была способна на жалость, ее жалости мне не было нужно, как ей не была нужна моя. У нее было больше слов со значением "сопляк" и "слабак", чем у драконов — обозначений ветра. Помощь мою она по-прежнему принимала крайне неохотно и высмеивала все, что бы я ни говорил. О ночном эпизоде она вспомнила лишь однажды, три дня спустя, когда швырнула мне шило, два мотка кожаных шнурков и груду кожаных лоскутов, велев прошить боковые швы всаднических штанов.

— Не успеваю, — заявила она. — Ты говорил, что сделаешь все что угодно. Вот и делай.

Я и сделал. Медленно. Мучительно. Тихо ругаясь, когда шило в двухсотый раз выпадало у меня из рук и только с двадцатой попытки удавалось проткнуть нужную дырочку. Обливаясь потом при попытке продеть шнурок в ушко и протащить его сквозь толстую промасленную кожу. Под конец я едва не начал биться головой о стол. Вроде бы нехитрая задача, но целых три дня она была для меня куда важней, чем разумные драконы и спасение целого народа. Меня совершенно не интересовало, что я делаю, где нахожусь, сколько сделал и сколько мне еще осталось.

Вести эту битву мне было бы куда приятней где-нибудь подальше от Лары, но она ни разу ничего не сказала. Она даже не смотрела в мою сторону. Казалось, ее не интересовала ни закипавшая во мне злость, ни досада, ни редкие вспышки восторга при неожиданных успехах. Поначалу мне казалось, что все это — чистейшей воды насмешка Всадника над сенаем. Но когда она, не дав мне насладиться триумфом по поводу законченной работы, положила передо мной следующий кусок кожи, я взглянул на нее в смятении. На ее лице играл отсвет улыбки. Слабый, неверный, непостижимый. Я почувствовал себя полным идиотом. Конечно, ей просто хотелось поглядеть, как сенай волей-неволей опускается до такой грубой работы… хотя улыбка ее была вовсе не из таких.

Работа шла, приближалось равноденствие — день, когда, по мысли древних, мир преисполнялся радости при мысли о своей невесте земле. Элимы считали, что в этот день драконы пробуждаются от зимней спячки. Лара тщательно считала дни. На стене над постелью она вела угольком календарь, ежедневно перечеркивая очередной квадратик. Некоторые дни были помечены кружочками, полукругами и полумесяцами — фазами луны, а равноденствие отмечал жирный крест. В других квадратиках значки были вовсе непонятные. Начало пятой недели моей жизни у Лары помечал тоненький серпик — значок последней лунной четверти.

В тот день она была рассеянной и нервной — совсем на себя не похожа. Мы доделывали доспехи, и мне удалось сделать даже больше, чем ей. Наголенники были готовы — хоть сейчас надевай. Штаны тоже — они были толстые, жесткие и неудобные. Я сидел на полу и бился над жилетом: его надо было прошить сухожилиями, куда более прочными, чем кожаные шнурки, и куда тоньше их. Ухватить их и продеть в ушко было для меня непосильной задачей.

— Я пошла, — заявила Лара после полудня, отшвырнув недоделанный войлочный шлем. — Проверить ловушки, — добавила она поспешно.

— Я проверял утром, — удивился я. — Было только двое лисят, я их отпустил.

— Вечно всех отпускаешь, — огрызнулась она, набрасывая плащ и хватая со стены лук. — И ешь вечно одно и то же. Надоели мне лепешки и сыр, хочу чего-нибудь получше. Вечером приду, как стемнеет.

Я счел за лучшее не оспаривать разумность подобного предприятия.

— Не сомневаюсь, что вы уж нигде не пропадете, — пробормотал я ей вслед. Работа настолько меня замучила, что я сказал это громче, чем стоило бы, и она обернулась, вспыхнув, что лишний раз свидетельствовало — что-то не так. В другое время она бы меня не услышала, а если бы и услышала, не обратила бы внимания. Лара так хлопнула дверью, что с полки упал горшок, и по полу рассыпались, раскрошившись, сухие плоские лепешки.

Я уронил шитье и принялся размышлять обо всех странностях прошедших недель. Тогда-то я и заметил в Ларином календаре нечто странное. Подобравшись к нему поближе, я внимательно рассмотрел значки. Ну да, четвертая четверть.

Что-то было не так.

Я вскочил и распахнул дверь. На востоке в лиловеющем предзакатном небе показалась луна, едва начавшая убывать. Точно. Полнолуние было дня четыре назад.

Я вернулся к календарю.

Вот оно что! Луна тут ни при чем! Это буква "С"!

Страх? Срок? Сборы? Следствие?

Работа с длинными перечнями слов приносила обильные плоды.

Солнце сползало к горизонту. Я рассеянно подобрал треснувшую лепешку и положил на нее сыру — не пропадать же добру.

Совесть? Ставка? Ссора? Срыв?

Сосулька, отчаянно боровшаяся с теплым солнышком, наконец сорвалась и разбилась о каменный порог. Я вздрогнул.

Самоубийство?! Смерть?!

Я схватил плащ и отправился искать Лару. Хотя ушла она больше часа назад, выследить ее оказалось легко, потому что по оставшимся пятнам серого снега идти было куда легче, чем по слякотным проталинам. Вот интересно: маленькие уверенные следы к лесочку даже не свернули. Я ускорил шаг, пересек поляну и стал взбираться на скальную гряду на ее восточной стороне. Когда я оказался на вершине, показались первые звезды. Дородная луна висела в небе, осветив равнину, которую, словно морщинки, пересекали гряды утесов наподобие той, на которой я сейчас стоял. След Лары привел меня в глубокую расщелину между двумя скалами. Я свернул к югу; след петлял среди громадных камней, на которых там и сям росли сосны, едва цепляясь корнями за трещины. В сумерках идти было непросто, но потом луна поднялась повыше и взяла на себя часть обязанностей своего жаркого брата.

Когда с тех пор, как я вышел из дома, прошло часа три, я твердо решил, что потерял след, и решил возвращаться. Я давно не ходил по бездорожью и притомился, а ночевать под открытым небом мне не улыбалось. С восходом солнца все переменится, снег подтает, и собственных следов на дороге назад я не узнаю. Присев на камень, чтобы перевести дух, я неожиданно заметил, что в полусотне шагов от меня, за скоплением каменных столбов, похожих на стражей в замке великана, виднеется трепещущее желтое пятно света — явно не лунного.