Исчезающий гном - Джеймс Блэйлок

На следующее утро у них не было никаких проблем с тем, чтобы добраться до Лэндсенда. Почтовый фургон был длинной крытой повозкой, вполне просторной для восьми или десяти человек или, в зависимости от обстоятельств, для множества больших мешков с почтой. Но на самом деле почты было не очень много. Вместе с нашими путешественниками ехали один-единственный мешок и с полдюжины коробок, так что возница был рад взять еще несколько пассажиров. Как оказалось, фургон отправлялся только около десяти утра, так что в Лэндсенде они должны были оказаться позже, чем надеялся Джонатан; но зато у всей четверки появилось время походить по магазинам в городе. Квимби купил себе новый костюм и туфли – все, как он пожаловался, сомнительного качества. Однако он признал, что эти вещи все же лучше, чем его старые, испорченные, которые он в конце концов подарил женщине – хозяйке трактира. Фургон еще не успел отъехать, как она обрядила в них свое пугало.

Остальные тоже купили себе несколько обновок – преимущественно одежду, а Джонатан приобрел куртку и рюкзак. Еще они прихватили с собой сухой паек на тот случай, если в пути проголодаются, и ровно в десять часов со стуком покатили по дороге. Хотя фургон был крытым, задней стенки у него не было, и время от времени путешественники видели небольшие участки широкой реки Твит, мелькающие за редкими, покрытыми зеленью холмами.

В полдень они распаковали свой обед и угостили несколькими кусками мяса, сыра и хлеба возницу, который, поскольку он был на диете, не взял с собой ничего, кроме салата из неочищенного риса и жестянки с пресными крекерами. Но когда Буфо предложил поделиться с ним окороком и сыром, он выбросил салат в канаву, что, как радостно заметил Буфо, и есть самый разумный способ обращаться с салатами.

– Так что вдохновило вас вновь заняться сочинением стихов? – поинтересовался Джонатан.

– О, – откликнулся Гамп, – мы и не бросали этого занятия. Мы не можем так поступить. Это у нас в крови.

– Как зараза, – пояснил Буфо.

– Вот именно, – согласился с ним Гамп. – Некоторые вещи побуждают нас делать это: смена времени года, к примеру, или погода. Поэзия – это такая вещь, которая просто врывается в твою жизнь.

– Что-то вроде летучей мыши, которая запутывается в твоих волосах, – вставил Буфо.

– Или опоссума, – заметил Гамп, почесывая голову, – который проникает в комнату по ночам и портит твои туфли.

– Именно так. Как видишь, подобные метафоры выскакивают, как воздушная кукуруза из сковородки. Поэт ничего не может с собой поделать. Он раб этой силы, – сказал Буфо.

Джонатан сказал, что он понимает. Квимби заявил, что он знал одного парня, который был поэтом: писал вдохновенные стихи для местной газеты. Очень прочувствованные. У Буфо был такой вид, словно ему было мало дела до вдохновенных стихов.

– Какие именно вдохновенные стихи? – спросил Гамп, который, как и Буфо, испытывал естественное недоверие ко всем остальным поэтам. – Вы можете что-нибудь вспомнить?

Квимби обдумал вопрос.

– Что-то насчет того, чтобы крепиться в трудные времена. Ну, знаете, не распускать нюни, не сгибаться и все такое прочее. Терпеть. Исполнять свой долг. На самом деле очень волнующе. Затрагивало за живое.

– Да уж, нечего сказать, – отозвался Буфо. – Думаю, можно было посмеяться над этим. Но это не то, что пишем мы . Ничего подобного. Не то чтобы в этом было что-то плохое, заметьте; этот ваш поэт скорее всего был в своем роде жемчужиной. Я поищу его книгу, когда вернусь домой.

Он подмигнул Гампу, чтобы дать ему понять, насколько остроумным было его последнее замечание.

– Ну так, значит, вы написали что-нибудь неплохое? – спросил Джонатан.

– Несколько настоящих шедевров.

Буфо согласился с ним:

– Это все благодаря взрывам. Мы были уверены, что ты, Профессор и Майлз… ну ты знаешь… Что вы не выбрались. Унылость – вот что дало толчок.

– Уныние, – поправил его Гамп.

– Что, прости?

– По-моему, это называется уныние, – повторил Гамп. – А не унылость.

– То, о чем ты думаешь, – это пористость, – сказал Буфо. – Как у тебя в голове.

Гамп смерил его взглядом. Но к этому времени он уже настроился на чтение своих стихов, так что тем дело и кончилось. Квимби заметил, что Буфо, вероятно, все равно прав и что его друг-поэт один раз написал это слово как «унылость», что в тех обстоятельствах казалось вполне уместным, поскольку оно в некоторой степени рифмовалось с «размытость», а именно это происходило в том стихотворении с душой парня – героя стихотворения. Буфо и Гамп какое-то мгновение выглядели так, словно то же самое происходило с их душами, но потом Гамп вытащил свои записи и прочистил горло.

– «Бедный Сквайр пропал», – прочел он скорбным голосом, а затем пустился в длинное стихотворное описание трагических странствий Сквайра в далекой Бэламнии. Чтение стихотворения заняло около получаса и, похоже, повергло бедного Квимби в бесконечное смятение: он, разумеется, понятия не имел, что Бэламния – это далекая магическая страна. Однако он, кажется, подумал, что стихи уже по самой своей природе весьма туманны и что именно труднообъяснимые куски – самые лучшие. Джонатан иногда и сам думал подобным образом. Стихотворение заканчивалось примерно так:

И вот идет наш бедный Сквайр,

Пиджак его златом горит —

Творение Квимби, чьими руками

Массивный колпак его сшит.

Города переходят в леса,

Гоблины воют в тоске,

И безголовые люди в лодках

Плывут по бурной реке.

Он бродит, стеная, там и сям,

Бедняга осунулся и похудел,

И рядом с ним Надежда и Дом

Идут на восток, где рождается день!

Гамп закончил и остался сидеть в полном молчании. Это было грустное стихотворение, даже для Квимби, у которого к концу на глаза навернулись слезы. Он никогда раньше, как он утверждал, не был частью стихотворения. В тех стихах, что писал его друг, никто ничего не делал – не шил колпаков, не выл в тоске, не худел и так далее. Это стихотворение, как он сказал, производило ужасно сильное впечатление.

Джонатану оно тоже понравилось. На нем лежит безошибочно узнаваемый отпечаток личностей Буфо и Гампа.