"Тигры" на Красной площади. Вся наша смерть - игра - Алексей Ивакин

— Он уехал в ночь на ночной электричке и в дверях ему прищемило…

И девки танцевали, и братья по плечу хлопали…

И раз! Нет никого. Братья под столом, девки в туалете, мужики мои на базе.

Откланиваюсь перед барменшей — больше не перед кем было, и чапаю домой.

И тут вдруг…

Я же, сука, мудрый. Я же понимаю, что утром мои бойцы проснутся и будут страдать. Беру в этом же баре две бутылки водки — по магазинной цене. Какой дурак будет в таком местном баре водку продавать дороже? Ее ж не купит никто и никогда — ну и довольный валю через темный апрельско-майский городок этот.

Иду, песни пою, лепота!

И тут из кустов девичий голос:

— Эй, парень! Помоги!

Это когда я трезвый — злой. А под таким могучим шафэ благороден как слон. Как я могу отказать в просьбе о помощи? Тем более, когда ее прекрасная дама озвучивает. Я в кусты и ломанулся.

А я весь такой в модном, навороченном камуфляже. И сразу видно по харе — не местный.

Барышню я не вижу. Мало того, что я благородный как слон, так я еще и слепошарый как крот. Особенно ночью. После контузии. Ну ты, сержант, помнишь, да?

Значит тут голос:

— Ой, а у вас водка есть?

И черт меня за язык дернул ответить:

— Есть! — а ведь знаю, чем это все закончиться может… Знаю, но не помню. Бывает такое.

— Ой, а угостите дам водкой… — голос из кустов акации. «Акация» — это не только самоходка.[47]Это еще и растение такое. Красивое… Как самоходка… Впрочем, отвлекся. Я, значит, в кусты ныряю, Смотрю… О! Да их тут много! «Вот же мужики обрадуются, когда я им девок на десерт приведу!» — мелькает олигофреническая мысль. Тут я включаю обаяние — хотя смысл? Все равно не видно ни зги:

— Девочки, а пойдемте к нам на базу!

— А нас тут много… — нежный шепот из кустов.

— Сколь? — напрягаюсь я.

— Две…

— Фигня. Нас — десять! — гордо отвечаю я, и дамы радостно соглашаются.

Потом мы идем. Я обеих веду под руки по буеракам каким-то. Херню какую-то на уши вешаю. Ну, все как положено.

Приходим.

Девкам говорю:

— Погодьте! Сейчас будет вам десять мужиков!

Захожу в дом. Включаю свет. Мужики в разнообразных позах храпят, убитые зеленым змием.

— Отряд, подъем! — ору я. — Командир вам баб привел!

В ответ в меня летит сапог, раздается мат и снова храп…

Так… Подвели меня робятки… Придется за десятерых отдуваться… Хотя?

Бужу Захара, то есть Раббита, — тот еще блядун. Поэтому и позывной был: «Кролик». Ладно, ладно. Понимаю. Что не был, а есть. Заодно и ротный, то бишь отрядный, медик. Да какой из тебя медик, прости Господи? Так, мелкое недоразумение в штатном расписании. Рок-н-ролл в армейском, то есть в туристическом, штатном расписании.

— Кролик! Крол, просыпайся! Я баб привел! — говорю я ему.

— Красивые? — бормочет он сквозь сон, не открывая глаз.

— Не видел еще!

— Разглядишь — буди! — и дальше спать.

Козел, как и все мужики.

— А вот хрен! — мстительно отвечаю я и выхожу во двор.

А на улице — холодно. Куда девок-то девать? Они задрогли насквозь.

Да, кстати сказать, готовили мы на костре, прямо во дворе. Ну, я к костровищу девок и повел. И такой весь мачо — давай очаг разводить. Дровишки, береста… А береста была на пнях, с коих мы ее сдирали. На них и сидели. Вот давай я эту бересту сдирать, а одна из девок вдруг схватила топор и с криком:

— ЩА Я ТЕБЕ ПОМОГУ!! — как уебала по пню, но промазала. Мимо планеты, правда, не промахнулась. Это любому сложно.

От крика того загавкали собаки в соседних дворах. Мужики мои же — не проснулись. Крепкие парни. Ну, развожу костер, девок разглядел — красивые! Даже котелок поставил — типа я вам, бабы, сейчас грог сварю. Ага. Грог… Чаю заварю да водки наплескаю — вот и весь грог. И чего-то вдруг палец заболел. Мизинец на правой руке. Тупая такая боль, будто ударился обо что-то. Ну, ударился и ударился. Какая херня? Лучше девок поразглядывать, выбирая. Одна такая побольше и говорливая. Другая такая покрасивше, но молчаливая. Которая говорливая вдруг просит гитару принести. А я ведь мачо! Я ведь — могу! Ну, пошел за гитарой в дом и по пути думаю:

«Так… Которую брать? По уму — надо ту, которая менее красива. От нее процесс лучше. Страшные, они как в последний раз ябутся. А которая из них менее красива? Непонятно еще… С другой стороны, в таких деревнях опасно ебстись. Завтра понабегут родственники с криками: „Это залет, зятек!“ — и чо делать? А до конца вахты еще десять дней… Хм. Дилемма. Бляха, а чо это у меня штаны мокрые?»

Решаю, значит, эту теорему Пифагора, захожу в дом, включаю свет — а как гитару-то искать?

И охреневаю от количества крови на правой руке. Гляжу на ноги — правая штанина из зелено-пятнистой в какую-то бурую превратилась.

Смотрю на пол. А там ровная такая дорожка из крови. И с выключателя капает. Перевожу взгляд на выключатель и…

От я удивился!

Значит, на мизинце правой ладони скальпированная рана. Ну, мясо и кожа с верхней стороны снята и скукожилась в районе ногтя. И кость белая сквозь кровь.

А боли нет.

Ну, я и так-то боль плохо чувствую, а тут еще наркоз…

Бестолковая баба топором мне по пальцу, оказывается, захреначила.

И мысль в башке:

«Надо у Крола бинт попросить. А то если я полезу в его рюкзак — усвинячу все кровищей. Недобро».

То, что я его спальник усвинячил потом — это несчитово.

Трясу Раббита за плечо:

— Эй, дай бинт!

Он, приподняв голову и разлепив один глаз (честно не помню, какой именно):

— Командир, да ты достал уже, иди нахер! НАХЕР, Я СКАЗАЛ!

А я же весь такой добрый, хоть и в звании старшего лейтенанта:

— Ну, нахер так нахер… Ты спи, Кролик, спи.

На самом деле, что я к человеку пристал? Спит же он! Думаю, что у меня где-то носки чистые были. Сейчас замотаю, резинкой перетяну и нормуль! Пошатываясь, иду к своему рюкзаку.