Навола - Паоло Бачигалупи

Когда архиномо Наволы охватила жажда славы и каждое великое семейство требовало войны с Весуной, Дейамо высказался против. Он встал посреди Каллендры и заявил, что это глупо, и потому лишился вкладов и счетов. А когда мы все равно отправились на войну — и тысячи наших вианомо сгинули в болотах Весуны, пронзенные стрелами и погребенные в грязи, — Дейамо построил монастырский приют для осиротевших детей. Монастырь графини Амовинчи стоит по сей день, и в портретной галерее нашего палаццо Дейамо изображен сидящим на ступенях этого монастыря, в окружении всех детей, о которых он позаботился.

Дейамо наследовал Дестино по прозвищу Бык, который сыграл столь важную роль в обороне Наволы от Шеру. На портрете Дестино изображен верхом на своем боевом скакуне Неро, с тронутой проседью бородой, пылающими глазами и обнаженным клинком.

Дестино занимался монетами и железом, льном, шерстью и полотном, доспехами и оружием, пшеницей, ячменем и рисом. Он открыл постоянные филиалы в далеких городах, таких как Вильон и Бис, Хергард, Нефт и Соттодан, и он тщательно выбирал партнеров, чтобы те управляли филиалами от нашего имени. Дестино перенес Банка Регулаи из старого Полотняного квартала в новый роскошный дворец — и первым занял место в Каллендре в качестве архиномо.

Дестино был не только воином и торговцем. Он любил искусство и природу. Именно Дестино нанял гениального Арраньяло, чтобы тот спроектировал и построил великолепный Катреданто-Маджоре на Куадраццо-Амо, где теперь молились все именитые наволанцы, и именно он оплатил обустройство скульптурных садов, которые окружали город и были открыты для всех.

Наконец, был мой отец, Девоначи ди Регулаи.

Мой отец не был таким добрым, как Дейамо, и таким отважным, как Дестино, хотя обладал обоими этими качествами. Нет, он был совсем иным, почти сверхъестественным в своем интеллекте. Говорили, что он научился пользоваться счётами, когда ему не было двух, а к трем годам уже писал на амонезе ансенс19.

Гениальный, проницательный, наблюдательный, неутомимый, несгибаемый, бесстрашный. Я слышал, как ему приписывали все эти качества — и многие другие. Я слышал это от вианомо на улице и от людей, служивших в нашем палаццо, и все говорили о нем с благоговением.

Мой отец принес наш Банк Регулаи в дальние уголки стран, где говорили на амонских диалектах, и даже дальше. Короли и принцы выпрашивали приглашение к нам на обед. Мой отец убедил Мадрасалво оставить отшельничество и завершить работу над катреданто, когда Арраньяло погиб, отравленный своим любовником-подмастерьем. Мадрасалво собственноручно расписал галереи и купола катреданто — на это ушло десять лет, и это стало лучшим из его творений.

Мой отец накормил вианомо, когда оспа Скуро убила фермеров на полях и мы лишились всего урожая; он заплатил наши деньги, чтобы огромные корабли с пшеницей прибыли в Наволу из империи Хур, и заставил судовые команды высадиться в зачумленных гаванях и накормить наших людей под угрозой лишиться всей будущей торговли. Мой отец остался в охваченном болезнью городе, когда другие архиномо сбежали, хотя «синие цветы» стоили ему жены, моей матери. Он воздвиг ей усыпальницу в Катреданто-Амо — и там она покоится по сей день.

Наше имя вплелось в костяк самой Наволы. Мои праотцы повлияли на ее архитектуру, на извилистые улочки и тенистые сады, многие из которых были названы в честь сестер, братьев, сыновей и дочерей наших предков. Улица Джанны. Улица Андретто. Сад Стефаны. На протяжении поколений мы зиждили наше имя и влияние.

К тому времени как родился я, банка мерканта и имя Регулаи стали почти синонимами. Архиномо Регулаи было известно за морем, по всему «рыболовному крючку» Лазурного полуострова, за пустынями и степями, в Зуроме, и Чате, и Ксиме. Оно преодолело ледяные пики Чьелофриго и добралось до косматых северных варваров. Наши агенты и уполномоченные предоставляли ссуды, страховали корабли и товары, шпионили за правителями, покупали рудники, продавали города — и всем этим руководил мой отец.

Но кем он был в действительности?

Я думаю, трудно постичь сущность человека. То, что видел в нем я, отличалось от того, что видел мелкий ростовщик из Шерстяного квартала, что видела его наложница Ашья, что видел калларино Наволы.

Я не могу говорить за других. Могу лишь сказать, что в моих глазах он был суровым человеком, безжалостным в своем деле и непоколебимым в обязательствах, но ко мне он был добр, и я очень его любил.

Я также могу сказать, что, несмотря на свое могущество, он не колотил людей по голове и плечам дубиной своей власти. Его заботила чужая гордость, и потому он предпочитал вежливые договоренности прямой демонстрации силы. Он владел обязательствами многих людей, но не пачкал им лица грязью со своих сапог, даже когда собирал с них клятвы. На жаргоне Наволы это называлось сфаччо — испачкать лицо, — и мой отец не любил подобных низостей. Он был не из тех, кто занимается сфаччире без причины, даже когда его провоцировали мелочностью.

Так, например, в дни моего детства калларино часто бывал в нашем палаццо по делам города. В отличие от других городов, Наволой не правил никакой принц или король. Вместо этого у нас был калларино, которого выбирали архиномо, а также представители торговых и ремесленных гильдий: камнетесы, кирпичники, шерстяных дел мастера, ткачи, кузнецы, монахи. И конечно же, округ выбирал, кто будет представлять различные городские кварталы и живших там вианомо. Сто мужчин и — иногда — женщин управляли делами города, и это была скорее республика, чем монархия, а возглавлял ее наш калларино.

В те дни Навола была цивилизованной. Мы ничем не походили на жестокий принципат Джеваццоа, которым правили боррагезцы с их кровавой наследственной враждой и мстительными интригами. Мы были мудрее вспыльчивого королевства Шеру с его безрассудными войнами и алчным королем Андретоном. И мы были сдержаннее и культурнее страны Мераи с ее парлом, который беспокойно сидел в своем Красном городе, вечно сражаясь с бунтующими родственниками. В Наволе Сотня выбирала кандидата на высокий пост калларино, и с их помощью избранник правил городом мудро и справедливо. Борсини Амофорце Корсо, великий калларино Наволы, был избран большинством, подчинялся городу и руководствовался интересами всех граждан.

Так утверждали ученые, священники и дипломаты.

Часто единственным предупреждением о прибытии калларино являлся кашель отцовского нумерари Мерио, поскольку калларино любил появляться внезапно. Он был не из тех, кто станет терпеливо ждать или потратит свое драгоценное время на других. Мерио прочищал горло — и мгновение спустя калларино входил в библиотеку, словно владел ею, вышагивая в своих официальных красно-золотых одеяниях, надутый, будто его имя было написано на короне Амо.

А что в ответ?

Отец просто поднимал глаза от работы, приглашал калларино сесть, словно тот был долгожданным, любимым гостем, и просил Мерио принести сладкий чай и горький сыр.

Таким был мой отец. Мягким, потому что обладал властью.

И таким был калларино, не имевший власти.

А потом, в танце изящных вежливостей, калларино — не спрашивая — просил разрешения воспользоваться собственной печатью, которая лежала на отцовском столе, и мой отец — отвечая — разрешал ею воспользоваться.

Калларино мог сказать: «Генерал Сивицца говорит, что оружие стражников-люпари затупилось».

А мой отец мог ответить: «Это не делает чести наволанскому оружию. Наши верные защитники сами нуждаются в защите. Им нужно мясо для силы, острейшее и крепчайшее оружие для ремесла, а те, кто женат... те должны получить золотой нависоли в знак признательности. Генерал и его волки должны всегда чувствовать благодарность города за их труд».

И тогда, прямо здесь и прямо сейчас, калларино писал предложение архиномо Каллендры — многие из которых дали обязательства моему отцу и носили на щеках его отметки — и скреплял своей печатью, покрытой красными чернилами, олицетворением власти, которой у него не было, предлагая выделить