13 сокровищ - Мишель Харрисон

В глубине леса Висельника стоял старый фургон, наполовину скрытый густой листвой и прохладной тенью уходящих в небо деревьев. Выкрашенный в ярко-желтый цвет, он тем не менее чаще всего оставался незамеченным; в эту часть леса люди редко забредали. Большинству из них здесь делалось как-то не по себе, но обитавшей в фургоне старой цыганке лес дарил желанное уединение. Она вела простую жизнь, избегая встреч с горожанами и их взглядами, иногда любопытными, иногда враждебными, иногда исполненными страха.

Давно ходили слухи, что эта цыганка — колдунья. Зная свойства лесных растений, она могла излечивать многие недуги. В основном она варила целебные зелья для себя, а другим помогала, только если ее просили, — и не задаром. Однако было в старой цыганке кое-что еще, вызывающее интерес горожан и не имеющее отношения к травам, лечебным настоям и тому подобному, — ее способность видеть прошлое и будущее. Те, кто не боялся забредать глубоко в лес, приходили к ней и расспрашивали об этом, и она отвечала и за беспокойство брала у них деньги. Однако иногда — и в последнее время все чаще — сила в ней иссякала, и она не могла ответить на их вопросы. Бывали случаи, когда она видела то, что люди не захотели бы знать, и поэтому хранила молчание. И ее мать, и бабушка обладали такой же силой, они называли ее «вторым зрением». Когда она была помоложе, сила приходила к ней легко, часто во сне. Теперь же пряталась так глубоко, что цыганка едва ощущала ее, и приходилось молить и заклинать, чтобы она проявила себя.

Она не любила взывать к ней и делала это лишь при крайней необходимости.

Старая женщина смотрела в открытое окно и слушала пение птиц. Седые волосы она заплела в косу, хоть это и не шло к ее грубоватому, морщинистому лицу. Глаза, несмотря на возраст, были ярко-голубые, васильковые, живые, чем-то похожие на птичьи — и не лишенные доброты.

Женщина потерла висок шишковатой рукой: хорошо знакомая боль становилась все сильнее. Она встала и зашаркала в кухонный закуток, ненадолго задержавшись взглядом на мелкой лужице, собравшейся в раковине из-за протекающего крана. В воде начали кружиться темные, искаженные фигуры. Цыганка закрыла окно, опустила шторы, и в фургоне стало почти совсем темно. Из маленького буфета, не обращая внимания на многочисленные банки и бутылки, она достала деревянную чашу и несколько свечей. Дрожащими руками наполнила чашу водой, поставила на стол и зажгла свечи.

Села в кресло у стола, склонилась над ним; в пляшущем пламени свечей морщины на лице проступали резче. Пульсирующая боль в виске нарастала, отдаваясь теперь уже во всей голове. Женщина быстро пробормотала заклинание, и боль отступила.

В фургоне похолодало, пламя свечей замерцало голубым. Дрожа, старая цыганка плотнее натянула шаль на хрупкие плечи, не сводя взгляда с чаши. Вода помутнела, но быстро очистилась. Теперь там неясно вырисовывались какие-то фигуры, то сливаясь, то снова разделяясь. По коже, как всегда, побежали мурашки, словно слабые электрические разряды. Потом возникли образы, будто немое кино.

Часы пробили полночь. Через окно детской луна осветила спящего в колыбели ребенка. Набежало облако, а когда луна появилась снова, колыбель была пуста, если не считать маленького игрушечного мишки с пучком набивки, торчащим из прорези на животе. На чистых белых простынях отпечатались крошечные грязные следы. Цыганка нахмурилась, пытаясь осмыслить увиденное. Совсем скоро вода очистилась, и на мгновение мелькнула мысль, что на этом все, однако возник новый образ: девочка лет двенадцати-тринадцати, с каштановыми волосами и темными, выразительными глазами. Девочка выглядела печальной оттого, что никто не понимает и даже не слушает ее. Однако вода сообщила и еще кое-что: девочка была не одна; вода показала, что окружало ее со всех сторон. Девочка могла видеть то, что другим не дано. Цыганка не сомневалась: девочка обладала вторым зрением.

Картины растаяли. Старая женщина долго сидела, потирая руки, чтобы согреться; теперь холод слишком легко добирался до ее костей. И даже когда полуденное солнце залило фургон теплым, сияющим светом, она все еще неподвижно сидела в кресле, продолжая смотреть в чашу, хотя образы в воде давно исчезли. Осталось, правда, множество вопросов.