Мастер дороги - Владимир Аренев

Светлой памяти

бессмертного Флорентийца

Пучина тягот, вспышек и агоний:

Тебе ответит кто-то посторонний

Из выцветшего зеркала ночного.

Вот всё, что есть: ничтожный миг без края, –

И нет иного ада или рая.

Х.Л. Борхес

– Каким вы представляете себе рай, молодой человек?

Он не знал. Никогда об этом не задумывался.

Даже сейчас, лежа на больничной койке, загипсованный от пяток до подбородка, – не задумывался. Хотя, наверное, надо бы… Но когда, перебегая дорогу, увидел выскользнувшую из-за поворота «жигулюху» – было поздно, а теперь… теперь и вовсе ни к чему. Жив ведь; доктор сказал, что «помирать вам рановато, молодой человек».

Так зачем сейчас спрашивает?

Данька вяло махнул рукой-клешней (вся в бинтах и зудит невыносимо!).

– Не знаю, – ответил он. – Рай? Н-ну, он такой, понимаете, в облаках, с ангелами нимбастыми и с этими… с воротами. Кованая решетка, замок амбарный и… и колючая проволока поверху натянута, чтоб кому не положено не лазили.

– Забавно. – Доктор почесал сизоватую щетину на подбородке и кивнул – больше, кажется, самому себе. – А почему именно так?

– Какой же рай без облаков и ангелов? А проволока… не знаю, представил вдруг. А вы почему спрашиваете, Михаил Яковлевич?

– Вы ведь художник, верно? – Он перехватил Данькин огорченный взгляд на забинтованную руку и улыбнулся: – Не переживайте, рисовать сможете. Через пару месяцев, если будете себя прилично вести и соблюдать все предписания, я еще увижу, как вы танцуете! А насчет рая… может, когда-нибудь мы вернемся к этому разговору. Пока отдыхайте, набирайтесь сил.

Он ушел, оставив после себя крепкий, чуть сладковатый запах табака и надежду, неожиданную и неуместную.

Танцевать… С кем Данька будет танцевать через пару месяцев?..

Медсестры сказали, что позвонили Ларисе и передали через младшего брата насчет Даньки – мол, в больнице, но ничего серьезного. Данька, как только пришел в себя, умучил медсестер и нянечек вопросами, один раз перезванивали при нем, но тогда никто трубку не взял. «Да не волнуйся ты, – успокаивала Ксения Борисовна, медсестра, чем-то неуловимо похожая на Данькину маму. – Мы и адрес заставили записать, и повторить, чтобы не ошибся. Приедет она, обязательно приедет. Может, все-таки бабушке твоей сообщить?»

Тут Данька заартачился: после смерти родителей бабуля одна его растила, всё пенсию копила, чтобы он смог поехать в город в художественный поступать. Данька, конечно, и свои сбережения имел, ему б хватило, но она тогда ухитрилась тайком в чемодан сунуть, только в общаге и обнаружил. Потом присылал ей, сколько мог… но редко, с одной стипендией особо не разгуляешься.

В общем, если бабуля, не приведи господь, узнает (и если ее от переживаний тотчас не хватит кондратий) – приедет, конечно. Но с деньгами у нее и так туго, да и чем она поможет? – только зря волноваться будет.

Он объяснил всё Ксении Борисовне, и та пообещала телеграмму не высылать. И продолжала звонить Ларе – безрезультатно. Трубку никто больше не поднимал, сплошные долгие гудки – и думай, что хочешь.

Тяжелее всего Даньке было по ночам: из-за сильного зуда под гипсом спал он урывками, много потел, и снилась ему всякая чепуха.

Данька лежал в палате один, три другие койки пустовали. Иногда включал радио, но оно ловило единственную программу, общегосударственную, с безумными фолк-песнями молодящихся певцов-перестарков и суконными новостями. Новости неизменно начинались и заканчивались сообщениями о наводнениях, террористах и отравившихся школьниках. Зато из коридора доносились другие, от «Старушек-FM»: выползавшие погреться больные скрипели о домашних склоках и о болячках, сплетничали о медперсонале.