Навола - Паоло Бачигалупи

— Чему именно тебя учит сиа Аллецция?

— Ты по-прежнему считаешь, что мы предаемся разврату?

— Вовсе нет.

— Кажется, мы договорились не лгать друг другу.

— Ну...

Челия рассмеялась.

— Ай, Давико. Эта твоя одержимость тем, чем занимаются женщины и что у них под юбками. А когда сестры ди Парди положили на тебя глаз, ты покраснел и сбежал. Напоминаешь мне Ленивку, когда она и радуется охоте, и боится на самом деле поймать кролика.

Мы свернули за угол, потом снова свернули.

— Если перестанешь шарахаться и просто сделаешь шаг вперед, это пойдет тебе только на пользу. Быть может, тогда твой разум освободится и у него найдется время практиковаться в фаччиоскуро. Вместо этого ты всюду следуешь за своим членом.

— Я не следую!

— Все мужчины следуют за своим членом. И да, так говорит сиа Аллецция.

Я начал возражать, но Челия вскинула руку, призывая к молчанию.

— Слушай! — прошептала она.

Я прислушался. Отовсюду доносились шорохи и вздохи. Нас окружали парочки, поглощенные любовными дуэлями. Они были везде. Это тоже была Апексия, мгновение пыла, время, когда решались и предсказывались судьбы, когда любовники забывали о приличиях.

— Патро Талья хорошо построил эти сады, — прошептала Челия. — Он их вдохновил.

Тихие протесты и сладкие уступки. Вздохи удовольствия. Низкий смех. Шелест парчи и шелка, клацанье пуговиц. Повсюду вокруг нас. Сады гудели сексуальным желанием и соблазном; все это висело в воздухе, тяжелое, словно цветочный аромат. Я ощутил пульсацию в члене и отвернулся, внезапно смутившись. Челия со смехом прикрыла рот ладонью.

— Ай. Вот и он. Змей зашевелился.

Я стыдливо привел себя в порядок.

— Нам не следует здесь быть.

— Сфай, Давико. Хватит бежать от вещей, которые вызывают у тебя любопытство. Тебе это нравится не меньше, чем мне.

— Нет.

— Най? Я знаю, что ты разглядывал те рисунки в отцовской библиотеке. И я слышала, как Сиссия говорила, что ты часами на них таращился.

— Что-что она говорила?.. — промямлил я.

— О, не надо пугаться. У тебя такой вид, будто ждешь, что Уруло вот-вот поразит тебя молнией. Маленький господин Регулаи любит порадовать свой взгляд. И что с того? — При виде моего замешательства ее глаза сверкнули. — Мне тоже нравится смотреть. Это естественно. Позволь себе быть собой и прекрати делать вид, что хочешь стать монахом Амо. — Она взяла меня за руку. — А теперь идем. Мы будем шпионить. Поиграем в Каззетту и попробуем что-нибудь узнать.

Мы двигались, будто ночные фаты. Мы шпионили, ориентируясь по кряхтению и стонам великих наволанских имен. Мы видели тушу Гарагаццо, пыхтевшего над какой-то бедной куртизанкой, и слышали, как Мадрасалво молил о ласках своего любовника, а тот выставлял его дураком и вынуждал молить еще пуще. Мы видели, как мужчины и женщины нежно сплетались друг с другом, лицом к лицу, и видели, как они совокуплялись, словно собаки: запыхавшаяся женщина — с задранной юбкой, а мужчина лихорадочно дергается сзади. Мы видели тени мужчин, склонявшихся над членами своих юных спутников... Казалось, эротические книги из отцовской библиотеки ожили передо мной во всей своей чувственности.

Однако наше внимание в конечном итоге привлекла пара совсем иного рода: отец и Ашья, которые негромко беседовали.

И беседовали не о любви, а обо мне.

— Пора, Девоначи, — сказала Ашья. — Он достаточно взрослый.

— Ему еще нужно время.

— У тебя нет времени.

— Есть Челия, — ответил он.

Мы с Челией озадаченно переглянулись. Мы могли различить только их тени, но откуда-то я знал, что Ашья качает головой.

— Взгляни, как на него смотрят сестры ди Парди.

При их упоминании Челия ущипнула меня за руку. Я оттолкнул ее, пытаясь слушать. Ашья продолжила:

— Если ты ничего не сделаешь, он сам сделает. Ему уже достаточно лет. Более чем.

— Он не такой, — сказал отец.

— Все родители думают, будто их дети не испытывают приливов страсти, а потом удивляются, как быстро все происходит. Особенно вы, наволанцы. Вы одержимы сексом — а потом удивляетесь, когда молодежь следует вашему примеру.

— Возможно, у Давико и есть меч, но он еще не владеет им, — сказал мой отец. — Его не интересуют подобные вещи.

Я чувствовал, как рядом трясется от смеха Челия. Она прикусила себе ладонь, чтобы не расхохотаться. Я кинул на нее злобный взгляд.

— Чи. Это ты так говоришь. Что, если он найдет себе любовницу?

— У меня были любовницы. Что с того?

— У тебя были любовницы — а теперь есть бастард.

Мы с Челией изумленно вздрогнули.

— Бастард? — прошептала Челия. (Я покачал головой, смущенный не меньше нее. Я никогда не слышал о том, что у меня есть брат или сестра.) — Какой бастард?

— Кто там? — спросила Ашья.

Резким взмахом руки я заставил Челию умолкнуть. За живой изгородью отец и Ашья тоже замолчали. Они напряженно внимали звукам ночного сада, совсем как олень, замерев, слушает шорох листвы в Ромилье, опасаясь крадущейся пантеры.

Я не сомневался, что они почувствовали нас, ведь Челия буквально бурлила рядом со мной, не в силах сдержать возбуждения от этой странной тайны. Я же заставил себя не шевелиться и хотел, чтобы Челия тоже застыла. Я вспомнил, как охотился с Аганом Ханом, и вообразил себя частью сада, единым целым с розопадом, радостным журчанием далеких фонтанов и шелестом горячих ночных ветров. Однако рядом со мной Челия пыхтела, словно бык, приготовившийся к атаке, и даже не замечала этого. Я взглядом пытался заставить ее утихнуть. Настороженное молчание простерлось между отцом и Ашьей, между мной и Челией. Наши тени замерли.

Наконец отец пошевелился.

— У многих мужчин есть дети, — продолжил он. — Несколько бастардов — это знак мужской силы.

— И какая семья позволит нам перевязать цветами руки своей дочери, если увидит стаю бастардов, следующую за Давико подобно Ленивке?

— Стаю? — Отец фыркнул. — Тебя послушать, так он запускает свой член в каждое наволанское лоно. Нет. Давико скоро станет мужчиной, но он не похож на меня в юности. Его больше интересуют растения и цветы, чем доступные девицы. И даже если бы он вознамерился засеять все открытые поля в Наволе, я бы не лишил его радостей Калибы.

— Сфай, Девоначи, ты обращаешься со мной как с женой!

— Женой! — Отец изумленно расхохотался. — Женой! — Он потянулся к Ашье. — Ай, мити, у тебя острый язычок.

— Да, женой. — Ашья хлопнула его по рукам. — Наволанской женой. Прекрасным цветком из тех, которые вы, мужчины, якобы боготворите. — Она передразнила мужской голос: — Наволанец боготворит свою женщину, как боготворит Урулу, потому что знает: разгневать океан — верный способ накликать беду. Чи. — Она с отвращением фыркнула.

Отец затрясся от смеха:

— Ашья, мити... Неужели все наволанцы так ужасны?

Он попытался поймать ее, но она снова шлепнула его по рукам.

— Сладкая мити, — промурлыкал он, — я бы не посмел обращаться с тобой как с женой.

— Думаешь, я шучу!

— Вовсе нет.

— Тогда придержи свои руки и послушай.

— Разве я не слушаю? Разве не боготворю тебя, как моряки боготворят Урулу?

— А вот и знаменитая наволанская лесть.

Тут хлынул поток слов на ее родном языке, сплошные стаккато и шипящие звуки, столь чуждые в сравнении с возлюбленным языком Амо. Ее раздражение было несомненным. Если бы со мной заговорили таким тоном, я бы упал духом, однако отец лишь рассмеялся.

— О, как я люблю тебя, Ашья! Как ты греешь мне сердце!

— Прекрати смеяться.

— Я пытаюсь.

— И убери руку.

Отец вздохнул и наконец стал серьезным.

— Я слышу твои слова и внимаю им. Ты, как всегда, права. Но сейчас не время связывать наше имя с чужим. Видишь ли...

— Что?

— Наше положение неустойчиво.

— Мераи?

— Мы уязвимы. Потребуется немало усилий, чтобы договориться об отправке отрядов Сивиццы в Мераи. Мне нужен калларино...

— Этот пес?

— Он мне нужен.

— Он сфаччито. Он должен подчиняться.

— Мы оба