Голубая кровь - Олег Угрюмов

И все же человек был совершенно потрясен тем, насколько свободно чувствовали себя подданные Шигауханама в его присутствии.

Если многорукое божество и услышало его мысли, то не пожелало на них отвечать. Оно беседовало с человеком совсем о другом:

— Мне не нужней был несовершенный аухкан, каким ты мог стать, вдохни я в тебя и душу, и жизненную силу. Я воспользовался своей властью над жизнью и смертью, чтобы предоставить тебе право сделать выбор. Я всего лишь дал тебе возможность (согласись, это тоже немало) — а уж вернуться в этот мир ты решил сам.

Я дал тебе единственный шанс — помни это. Жизнь ценна лишь в том случае, если ее необходимо сохранять. Бессмертие очень часто заставляет забыть о том, как драгоценен и хрупок сосуд, в котором зарождается искорка живого. Боги Рамора давно не помнят этого, но я не понимаю, отчего смертные люди столь же кровожадны и злы. Они преступают ими же установленные законы, убивают и разрушают с такой легкостью, будто впереди у них вечность, чтобы исправить содеянное.

Они не думают о том, какую память по себе оставят, они не стыдятся и не сомневаются. Они уверены, что если сейчас с них не спрашивают, то не придется отвечать вообще никогда. А так не бывает, сын мой.

Души ваши гораздо мудрее, нежели вы сами, но у них очень тихий голос, а вы глухи к их мольбам и советам. Все Двурукие странно устроены: они не умеют слышать даже себя — что уж тут надеяться, что они смогут услышать иных.

Ты единственный из ныне живущих, кто способен понимать и нас, и своих бывших соплеменников. И ты сам принял это решение, Руф.

— И кто же я теперь?

— А кем ты был?

— Руфом Кайненом…

/Он прав — я не знаю, кем был. Храм Ягмы? Детство? Да полно, зачем притворяться? Смерть стерла эту память и не дала иной.

Уна… Да, я любил ее. Но любил так, как умел, а не как ей было нужно, и поэтому я не имею права говорить, что я был человеком, который любил. Хотя это, пожалуй, единственное, к чему я хотел бы вернуться.

Мать. Женщина, которая называла меня мальчик мой, — вот и все, что я о ней. знаю. И меня это не тревожит. И боли больше не причиняет.

Брат. Хм…

Аддон Кайнен. Безусловно, он заслуживает счастья. И я никогда не посмею — тем более после смерти Либины — заставлять его выбирать между мной и собственным сыном. Его сын существует во плоти, он настоящий, а не то чудовище, каким явлюсь к Аддону я, если вдруг явлюсь. Нет, ему будет легче думать, что я умер, нежели видеть, как я живу.

Вот и нет у меня Аддона.

Ни-че-го у меня нет./

Ты прав, великий Шигауханам. Я не знаю, кем был. Но ответ наверняка существует, если я все же вернулся в мир живых. Никто не рождается под этим небом просто так — это я твердо усвоил, — и, значит, есть во всем случившемся смысл и высокая цель, пусть даже я не помню об этом.

Я не стану тебя благодарить, бог, ибо за то, что ты со мной сделал, не благодарят. В каком-то смысле ты убил меня вернее и надежнее, чем мой бедный брат Килиан, вонзивший клинок мне в спину.

Но я не стану и проклинать тебя. Не из страха или трепета перед твоим могуществом, а потому, что дело уже сделано. И теперь мне придется учиться быть сыном и братом аухканов, как некогда в крепости Каин я учился быть Руфом Кайненом…

Что значит эта твоя мысль, бог?

— Я улыбаюсь, — отвечал Шигауханам. — Это ведь так называется, Руф? Подойди поближе, я расскажу тебе, зачем я пришел в этот мир. Тебе будет интересно.