Непослушная игрушка - Николай Воронков

Мы еще немного «поборолись», и вскоре он, устав, улегся рядом со мной. В задумчивости я стал поглаживать тойчика, и тот, совсем разомлев, улегся на спину и растопырил лапки, подставляя животик для почесывания. Глядя на него, я и сам сомлел, наслаждаясь тишиной и покоем. И еще пусть и маленькой, но близкой живой душой. Но счастье длилось недолго. Где-то невдалеке от нас раздался звонкий девчоночий голос:

– Гримча, ты куда делся, маленький паршивец?

Тойтерьер вскочил, настороженно прислушиваясь. Оглянулся на меня, будто проверяя, не послышалось ли ему. Голос снова позвал, и Стэфик посмотрел на меня, будто не зная, на что решиться. Потом дернулся в сторону голоса, снова оглянулся, несколько раз мотнул головой, фыркнул, будто сердился, что я не тороплюсь бежать вместе с ним и не слушаюсь такой простой команды. Голос снова позвал, и «мой» Стэфик, враз позабыв и про меня, и про мои ласки, как угорелый бросился к своей настоящей хозяйке.

Не знаю, был ли это мой Стэфик, или меня обманула невероятная схожесть собачьих мордашек, но для меня эта встреча стала ударом. Последней каплей, соломинкой, переломившей хребет верблюду.

Я вдруг с нестерпимой ясностью понял, что я здесь один. Что я здесь навсегда и обратно на Землю я уже никогда не попаду. Что у меня отобрали все – собственное тело, родную планету, привычный мир. Все, даже радость ощущения преданности маленькой собачки. У меня больше ничего нет.

Случайная встреча? Не верю. И намек киношников очень прозрачный – вот видишь, даже твоя собака забыла родной мир и преданно служит своей новой хозяйке. И тебе пора. Сидеть рядышком, бросаться на тех, кого она укажет. И совершать подвиги во славу. Плевать на тебя, на твои чувства и желания. Ты – даже не актер, ты – реквизит, который можно в любой момент переставить, заменить, а то и просто выкинуть за ненадобностью.

День, только что солнечный и теплый, будто разом превратился в грозовые сумерки. С трудом встав, поплелся куда глаза глядят. Мысли были такими тягостными, что хотелось только одного – удавиться или напиться. Очень быстро и очень сильно. Через несколько улиц как раз была подходящая забегаловка, и я поплелся туда. Бросив хозяину золотой, потребовал лучшего вина и, усевшись в одиночестве за стол в углу, начал заливать в себя это глупое лекарство от невзгод. Ни вкуса, ни крепости я не чувствовал. Я вообще ничего не чувствовал, кроме невыносимой тоски. Вид собачонки, стремительно убегающей от меня, стал для меня неким символом, знаком, что меня бросили. Все! И у меня больше ничего нет. Ничего! Я снова и снова пытался избавиться от этого воспоминания, заливая в себя вино, но картинка снова и снова возвращалась, наполняя тоской и болью. Не хотелось никого ни видеть, ни слышать, и голоса посетителей, случайно зашедших в таверну по каким-то своим делам, стали неприятным раздражающим уколом.

– Пошли вон! – рявкнул я.

То ли меня не услышали, то ли не восприняли всерьез, но один из вошедших что-то снова сказал, и вроде даже обидное для меня. Этого оказалось достаточным, чтобы я взбесился.

– Я же сказал – пошли вон! – заорал я, да еще и ударил ладонью по столу. Ударил по столу, а такое впечатление, что по воде. Из-под ладони плеснула волна и кольцами ударила в стороны. Посуду со столов, да и сами столы швырнуло на стены, оконное стекло разлетелось брызгами, а люди после короткого замешательства бросились к дверям.

Услышали наконец, удовлетворенно подумал я.

– Хозяин, еще вина!

Но тот, видимо, сбежал вместе с остальными. Пришлось вставать самому, шарить в кладовке, выбивать донышки из найденных бочонков, зачерпывать ладошкой содержимое и пробовать. В двух оказалось масло, в четырех – вино. Я было засомневался, какое выбрать – самое вкусное или самое крепкое? Хотя зачем мне вкусное? Я что, праздновать собрался? Вернувшись в зал, взгромоздил выбранный бочонок на единственный целый стол и уселся на единственный целый стул. После этого время остановилось. Я пил, пил, пил, пытаясь залить свои мысли и ни о чем не думать.

Когда рядом возникла чья-то фигура, я долго не мог сфокусировать зрение.

– Ты кто?

Фигура приблизилась вплотную.

– Это я, Верона.

Некоторое время я пытался вспомнить, кто это. Ах да, моя хозяйка. Похожа. Почему-то после всего выпитого она показалась мне самым близким человеком на свете. Подтащив ее за талию к себе, уткнулся лицом куда-то в область груди и на некоторое время притих. Верона, видимо, ожидала продолжения, а я, сразу забыв про свои проблемы, просто начал засыпать, пригревшись на ее груди. Верона начала тормошить меня:

– Гордан, ты устал. Пойдем домой, я тебя провожу.

Какой-то смысл в ее словах был. Вот только надо допить вино, чтобы не пропало. Вылив в себя и на себя все, что еще оставалось на столе, попытался галантно предложить даме руку, но чуть не упал. Верона подхватила меня, мы сделали несколько шагов… А дальше я помню урывками. Вроде мы куда-то шли. Вроде потом сидели на какой-то поляне. Потом я вроде лежал, положив голову Вероне на колени, и монотонно материл ее, Эли и весь этот долбаный мир вообще и по частям. Верона послушно соглашалась со всеми моими словами и вроде тоже что-то говорила, но таким ласковым, участливым тоном, что я от жалости к себе под конец просто захлюпал носом, уткнувшись ей в колени. Верона гладила меня по волосам и что-то говорила, говорила… Что было потом, я не помню.

Очнулся я с почти ясной головой. Огляделся по сторонам – вроде спальня моя. И одежда вся моя и на мне. И даже сапоги на мне. Попробовал сесть, и меня тут же закачало из стороны в сторону. С трудом зафиксировавшись в вертикальном положении, медленно огляделся по сторонам. Точно, спальня моя. На столике рядом с кроватью стоял кувшин, который я туда не ставил. Внутри сразу проснулась жажда, я осторожно подтянул кувшин к себе, но от непонятной, странно пахнущей жидкости меня чуть не вывернуло. Они что, отравить меня решили? Нет, похмелье надо лечить старыми, проверенными средствами. Встать удалось достаточно быстро, и, пошатываясь, я поплелся искать выпивку. В одном из подвалов я вроде видел несколько бочек.

За дверью меня поджидал Гусля. Можно было отправить за выпивкой его, но мне хотелось на свежий воздух, да и неизвестно, что он посчитает хорошим вином. Я и сам еще не определился, чего я сейчас хочу больше – то ли сухонького, то ли водки.

Встречные шарахались от меня, но сначала я списывал это на свой внешний вид. Потом на перегар. Но когда во дворе и солдаты, которых вряд ли можно напугать подобными вещами, торопливо уступили мне дорогу, поведение окружающих начало напрягать. Я и раньше не пользовался всеобщей любовью, но сегодня нежелание общаться со мной проявлялось особенно отчетливо. Все старались держаться на расстоянии и при первой же возможности исчезали. Наконец я не выдержал:

– Гусля, в чем дело? Почему люди сторонятся меня так откровенно?

– После вчерашнего, милорд.

– А что было вчера?

– Вы были пьяны.