Горе мертвого короля - Жан-Клод Мурлева

Последний раз он пил воду в четырнадцать лет. Вода — это для детей да для скотины… а он не дитя и не скотина.

По ночам он иногда плакал и звал: Полина… Полина… Просил у нее прощения и совсем раскисал от жалости к себе.

Когда началась война, все мужчины ушли в армию. Потом, по мере приближения неприятеля, стали покидать деревню женщины с детьми, а под конец и старики со старухами. Короче, все ушли из деревни, все, кроме него, Родиона, а он тут и подохнет.

С вершины холма за домом в некоторые дни видна Африка. Он сам сколько раз ее видел.

Как зовут лошадь? Никак не зовут. На что скотине имя? Это и без имени добрый конь, получше любого человека.

Полина, может, и не сама померла, может, он ей немножко помог, но никто этого так и не смог доказать, ха! ха! ха!

Деревня, ютившаяся в складке холма, с равнины была не видна. С востока ее защищал от ветра чахлый сосняк. Всего в ней было что-то около пятидесяти домов из местного камня. Многие разваливались, крыши у них обрушились, некоторые еще сохранились в целости. Родион Липин не стеснялся наведываться в них по мере надобности за всяким инструментом, утварью и дровами. Собственный его дом стоял немного на отшибе, ниже по склону.

В один прекрасный день он куда-то исчез и вернулся только вечером следующего дня с кучей всякой снеди в санях: картошка, репа, вяленое мясо и рыба, черный хлеб, сыр, соль, водка. Много водки… Где он все это раздобыл? В другой деревне, boreït… там… На что выменял? Ха! Ха! Ха! Все им скажи! Может, у него где-нибудь припрятан сундук с золотом! Как он заполучил такое сокровище? А кто сказал, что он его заполучил? Ха! Ха! Ха! Нок!

Все его речи были смесью правды и бреда. Надо было только отсеивать одно от другого. Если это вообще возможно.

Первым делом Алекс и Лия занялись обустройством своего угла в хлеву. Навели там чистоту, насколько возможно: обмели и помыли стены и пол, заменили соломенную подстилку еще вполне пригодным тюфяком, набитым сухими листьями, который они нашли в одном из соседних домов. Отчистили и промыли окошко, впустив дневной свет. Они набрали побольше одеял, чтоб не мерзнуть, потому что Липин пускал их в дом только поесть, остальное время — только в хлев. В непрерывной борьбе с холодом лучшим их союзником был конь. Тепло его могучего тела ощущалось за два метра. Это было действительно великолепное животное темной масти, столь же спокойное, сколь беспокойным был его хозяин. Грива у коня была светлая и шелковистая. Они решили дать ему имя, и Алекс вспомнил коня дьякона из Мирки, который уносил Гудрун в ночь: «Скачи за луной… на смерти верхом…» И назвал коня Факси.

Он жалел, что не может рассказать эту сказку Лии. Еще больше жалел, что не может говорить с ней так, как ему хотелось бы, о своем брате Бриско, о родителях, о Малой Земле. Его это мучило. Он старался запоминать слова Лииного языка, но записывать их было не на чем, а без этого дело шло туго. Часто они запутывались в бесконечных объяснениях:

— Бриско по-настоящему мне не близнец, Лия, колдунья Брит принесла его моей матери… да, моей матери… amar meyit… так по-вашему?

— Brit, amar teyit?

— Нет, Лия, колдунья Брит мне не мать! Ох, господи, что ж так трудно добиться, чтоб тебя поняли!

Лия справлялась с этим лучше. Она подходила к делу творчески и использовала так и этак все доступные ей средства: жесты, гримасы, пантомиму, рисунки. Это могло быть забавно, а в следующий миг брало за душу. Алекс узнал, что она покинула свою деревню, гибнущую в огне… что ее отец сам поджег свой дом… firtzet, Aleks… огонь… apar meyit… мой отец… При этом воспоминании она разрыдалась и долго не могла продолжать. Алекс до этого никогда не видел, чтобы она плакала. Он крепко обнял ее. Ему ничего не стоило представить себе эту картину: отец поджигает дом, который сам выстроил для своей семьи, а семья смотрит; и Лия видит, как горит все, что с детства было ее жизнью. Ему легко было представить себе эту ярость, это отчаяние.

Потом она рассказала ему, как они попали в руки неприятеля, как ее разлучили с семьей, как какой-то офицер стал к ней приставать, а она укусила его до крови… boldye! tay boldye!.. как она сбежала… как ее снова поймали и в конце концов она оказалась поварихой в лагере, где встретила юношу, совершенно сумасшедшего… toumtouk daak… по имени Алекс…

Когда у них уже ум за разум заходил и зло брало из-за того, что так трудно друг друга понять, кончалось всегда тем, что они смеялись над собой и заключали: ничего страшного, оставим это, помолчим! И находили прибежище в безмолвии. Они забирались под одеяла и забывали все слова. Вместо глаголов были ласки, вместо прилагательных поцелуи. И очень скоро они усваивали друг через друга всю грамматику своих безмолвных тел.

И лексику.

И орфографию.

И спряжение.

Все это под мирной охраной коня Факси, не проявлявшего ни малейшего любопытства.

Когда они, обессилев, просто лежали рядом, Алекс любил говорить Лии что-нибудь, не требующее ответа. Он утопал в ее черных глазах и нашептывал ей слова, которые никогда не осмелился бы произнести, если бы она понимала его язык: моя жаркая маленькая возлюбленная… моя снежная любовь… моя маленькая телочка elketiyen… моя первая женщина… моя нежная… Она слушала, ничего не понимая, — слушала всей душой и отвечала всем телом.

Что-то, однако, беспокоило Алекса и не давало ему чувствовать себя совершенно счастливым. Не страх перед их неведомым будущим, не возможность быть пойманным и расстрелянным за дезертирство. Нет, это было что-то другое. Какая-то неясная мысль, неуловимая и тревожная. Она бродила вокруг него, словно какой-то невидимый зверь. Не раз ему казалось, что он ее ухватил, но она успевала ускользнуть. Это ему очень не нравилось.

Где-то таилась опасность. Очень близко. Он был в этом уверен — он, Александер, «защитник». Он сказал тогда Лии: «Я — защитник». Какие-то вибрации предупреждали его об опасности, но он никак не мог понять, откуда она грозит. Он искал ответа у дома, деревни, холма, леса. И не находил. Лии он об этом не рассказывал.

На те недели, что влюбленные провели в доме Родиона Липина, они словно выпали из времени и мира. Жизнь была суровой, но, проявив немалую изобретательность, они сумели устроиться чуть ли не комфортабельно.

Каждые пять-шесть дней они нагревали воду на очаге и таскали ее ведрами в большой чан в хлеву, отчего пар заволакивал все помещение. Задвигали засов, который Алекс приладил на дверь, завешивали окошко, чтоб Родион не подглядывал, потом раздевались, залезали вдвоем в чан и долго мылись жидким мылом, пока Лия не говорила: «Skaya a kod, irtyé… Вода остыла, я выхожу».

Несмотря на бурные возражения старого безумца, они подмели жилую комнату, отчистили очаг, вымыли котелок… Дров хватало, топить можно было хоть весь день. Лия умела вкусно готовить почти из ничего, а когда Родиону удавалось поймать в силок не слишком тощую куропатку или зайца, трапезы могли даже сойти за пир.