Мой Пилигрим - Ксения Татьмянина

Сейчас Грим свободен и воля его никому не подчинена. Он может все — видеть, слышать, чувствовать как человек. И остатки магии, спрятанные в монете, наделяют его сверхсилой, чтобы бороться со Слугами.

Я разберусь… я во всем разберусь… а пока лишь лежала и тонула в чувствах, которые завладели сердцем и не давали заснуть.

Ночь без сна! Сама бы не поверила, если б кто сказал. Не про меня!

Рукопись спрятала под матрас кровати. Сама свернулась клубочком, почти как Тактио, что пожелала заснуть с игрушкой, прижав родное существо к самому сердцу. Не знала она правды, и не умела любить по-другому, чем любила. Глупая девочка, которая погибнет… уже погибла из-за своей легковерности и наивности.

Я что, такая же? Ну, нет! Я бойкая, сильная и…

— А стучаться?

Не услышала ни скрипа двери, ни шага. Кто так делает? Ладно, на улице у парка подошел неслышно, а здесь, все-таки, личная палата. И ночь.

Весь темный, на темном фоне. Оказывается, в больничном коридоре совсем не было света, что ни один отблеск не привлек внимания. Электричество вырубилось?

— Прости, Тио. Я смог прийти только сейчас и думал, что ты спишь. Моя вина в том, что оставил тебя одну.

— Какая еще вина, брось. Одну, не одну… все равно не привяжешь к поясу, я же не вещь, и хожу куда хочу. Спасибо, что успел вовремя. Теперь я полна сил. Меня и палкой не убьешь, и в планах жить очень-очень долго… Грим, это Слуга постарался, Тень?

Он кивнул. Странно, что ближе не подходил — так и стоял у прикрытой обратно двери и его кивок я увидела едва заметным шевелением бледного лица.

— Хозяин дома ни при чем?

— Нет. Это его управляющий.

Приятно слышать. В глубине души очень не хотелось, чтобы на такую подлость пошел Шариз. Противоречивое чувство, но все же обрадовалась, что не он. Я приподнялась на кровати и села. Очень аккуратно, чтобы бумага под тонким матрасом не вздумала шелестнуть. Грим осторожность счел, но воспринял неправильно:

— Тебе больно?

— Нет. А ты чего там застрял? Ближе никак? Я не заразная, чего испугался?

— Ты ошибаешься, принимая за страх… иное.

— Ого! — Откинула одеяло, встала и подошла, остановившись от него в полутора шагах. — Заинтриговал. Что за «иное»? Живым не выпущу, пока не скажешь.

Мой веселый тон Грим не перенял, даже не улыбнулся. Света мало, но я точно знала — ни одной лишней морщинки на щеку не заползло. Хорош полумрак, он скрывает все, что можно увидеть глазами, но зато обостряет слух и я услышала один короткий и значимый выдох.

— Ты не поймешь.

— Спорим, ты удивишься?

Грим закрыл глаза. Теперь — короткий вдох, и он так шевельнул головой и плечами, будто не удержится и сделает ко мне шаг. Схватит, придушит в объятиях, поцелует, укусит, вдохнет полной грудью все мои запахи.

— Ты греза. И мечта отзывается благоговением перед тобой. Чистота, непогрешимость, свет… а я слишком черен и выжжен, чтобы посметь нас уравнять. Ты не поймешь, потому что не знаешь — кто ты для меня, и кто я на самом деле.

— Ну, да, конечно… а объяснил-то, обалдеть! Так тебя никто не поймет. Скажи по-человечески одно — я тебе нравлюсь?

— Да, Тио.

Духовная и бесплотная любовь прекрасна. Сердце к сердцу. Для меня не прошло и нескольких часов, как я вынырнула со страниц, где Патрик пылал отчаяньем и безнадежностью к самой открытой душе. Со страниц, где он — самая могущественная сила мира, не мог ничего сделать для себя или для нее. И не только спасти или защитить. Он не мог ее поцеловать. Он не мог согреть своим теплом. Не полное, скованное цепями рабства, чувство. Да и сколько тогда его душе было лет? Юнец! Неискушенный мальчишка!

Я решительно закрыла глаза и сказала:

— Раз нравлюсь, то поцелуй.

Сам воздух в палате стал биться также, как и его сердце. Отдавало в уши, как будто звуковая волна под водой, проникая и тревожа до самых глубин. Я вся наэлектризовалась, зазвенела нервами и готова была встать на цыпочки, не в силах стоять ровно от напряжения. Грим не поцелует — он бросится и разорвет. Он жаждет так сильно, что не сможет быть нежным. Вцепится, вопьется, прокусит до крови!

И опять обманулась. Никаких пылких страстей и влечений. Я почувствовала тонкое и холодное касание. Очень робкое, мертвенно недвижимое, будто губы Грима были вырезаны из мрамора. Все вокруг полыхало. А поцелуй оказался ледяным и скованным.

Вот дурак. Я же разрешила, сама попросила, сама согласилась — где воля чувствам? Неужели самой придется быть смелее дракона, смелее мужчины, который по годам старше меня чуть ли не вдвое? Приобняла за плечи и почти задохнулась, когда почувствовала его ладони на талии. Какие же они ледяные! Целовал скромно, а обнимал и того скромнее. Я беззастенчиво разомкнула холодные губы языком и лизнула обалденные почти звериные клыки — мой Пилигрим! Мое чудовище! Мой Дух Жажды! И мой первый в жизни поцелуй!

Под веки проник свет, и Грим резко подался назад. Я не заметила, как ладони с плеч скользнули выше, я хотела обнять за шею, хотела зарыться пальцами в черные гладкие волосы.

— Нет, Тио!

Ладонь только что ярко светилась снежным завитком, но уже угасала, касаясь воздуха, а не его кожи.

— Я не нарочно… но почему нет? Ну, что не так? Что неправильно?

— Не залечивай!

— Почему?

Его голос стал глуше, а тон жестче. Не от злости, а от уверенности в том, что говорит:

— Эта душевная боль — знак, что еще ничего не искуплено. Она должна уйти сама, и только тогда я пойму, что прощен. Нельзя исцелить наказание, Тио…

— Я знаю, что жизнь несправедлива, но не настолько же!

Мы замолчали. Грим не сводил с меня глаз, дышал глубже спокойного и воздух вокруг не становился разряженнее. Я покрывалась мурашками и внезапно мерзла без его жестких ледяных ладоней.

— Мне лучше уйти.

— Почему?

— Мне лучше уйти… — вот теперь рыкнул зло.

Грим шагнул спиной к двери, чуть склонился в жесте почтения, и исчез за ней.

— Куда ты денешься…

Довольно произнесла я, поджимая губы и скрадывая флер прерванного поцелуя. Он прекрасен! И поцелуй, и Грим, и его затаенная страсть, она есть! Прекрасно даже страдание, с которым он не хочет расставаться! С ума сойти! Ни фига не понятно, но я обязательно во всем разберусь.