Ибо кровь есть жизнь - Мэри Хелена Форчун

Полагая, что речь идет о юном графе, коего он прежде встречал в обществе, Обри остался доволен и еще больше удивил собеседников, выразив намерение присутствовать на свадьбе и изъявив пожелание увидеть сестру. Больному не ответили, но спустя несколько минут девушка присоединилась к нему. Казалось, что к юноше снова вернулась способность поддаваться влиянию ее обворожительной улыбки; он прижал сестру к груди и расцеловал ее щеки, влажные от слез, заструившихся при мысли о том, что брат снова ожил для изъявлений сердечной привязанности. Обри обратился к ней с прежней теплотой, принес поздравления по поводу брака с молодым человеком столь высокого происхождения и стольких достоинств; как вдруг увидел на груди собеседницы медальон; открыв крышку, к вящему своему изумлению, Обри узнал черты чудовища, так долго игравшего его жизнью. В приступе безудержной ярости недужный выхватил украшение и растоптал его ногой. Когда же дева спросила, зачем он столь безжалостно уничтожил портрет ее будущего супруга, Обри воззрился на сестру так, словно не понял ее слов – затем, сжимая ее руки и исступленно глядя на нее, заставил девушку поклясться, что она никогда не выйдет замуж за этого дьявола, ибо он… Но продолжения не последовало. Казалось, невидимый голос снова напомнил юноше о клятве. Обри резко обернулся, ожидая увидеть лорда Ратвена, но в комнате никого не было. Тем временем врач и опекуны, слышавшие весь разговор и возомнившие, что стали свидетелями нового приступа помешательства, вошли, отстранили недужного от мисс Обри и велели ей уйти. Юноша бросился на колени: он умолял, он заклинал отсрочить свадьбу всего на один день. Отнеся все происходящее на счет якобы владеющего им безумия, опекуны по возможности успокоили юношу и удалились.

Лорд Ратвен нанес визит на следующее же утро после великосветского приема, и, как и всех прочих, его не пустили. Прослышав о недуге Обри, он тут же понял, что сам является его причиной, но узнав, что молодого человека почитают сумасшедшим, с трудом скрыл ликование и восторг пред лицом тех, от кого получил эти сведения. Он снова поспешил в особняк своего бывшего спутника и, постоянно появляясь в доме и притворяясь, что нежно привязан к юноше и искренне заинтересован в его судьбе, мало-помалу склонил к себе слух мисс Обри. И кто бы сумел долго противиться его чарам? Он разглагольствовал о бессчетных опасностях и тяготах, выпавших на его долю, – умел сказать о себе, как о несчастном, ни в ком на земле не встретившем сочувствия, кроме как в той, к кому он обращался – уверял, что с тех пор, как узнал мисс Обри, снова стал ценить собственную жизнь, хотя бы только затем, чтобы внимать ее утешительным речам; словом, его светлость так хорошо овладел искусством змия, или, может статься, такова была воля судьбы, но только он завоевал расположение девушки. Со временем графский титул по старшинству перешел к нему, и его светлости предстояло войти в состав важного посольства, что послужило поводом ускорить брак (невзирая на плачевное состояние брата). Свадьба должна была состояться непосредственно перед его отъездом на континент.

Едва доктор и опекуны удалились, Обри попытался подкупить слуг, но безуспешно. Он попросил перо и бумагу; ему дали требуемое; он написал письмо сестре, заклиная ее, если она дорожит собственным счастьем, собственной честью и честью тех, что ныне покоятся в могиле, а некогда качали ее на руках и видели в ней свою надежду и надежду семьи, отложить лишь на несколько часов брак, на который он обрушивал страшнейшие проклятия. Слуги пообещали доставить письмо, но вручили его доктору, а тот счел разумным не тревожить более мисс Обри тем, что он почитал маниакальным бредом. Для прилежных домочадцев ночь прошла в хлопотах; с ужасом, который легче представить, нежели описать, Обри внимал шуму, свидетельствующему о ведущихся приготовлениях. Настало утро; до слуха больного донесся грохот экипажей. Обри едва не обезумел. Но любопытство слуг наконец одержало верх над бдительностью, и один за другим они выскользнули и комнаты, оставив больного под присмотром беспомощной старухи. Воспользовавшись возможностью, Обри одним прыжком метнулся к порогу и спустя мгновение оказался в зале, где собрались уже почти все приглашенные. Лорд Ратвен заметил его первым: он тут же приблизился к незваному гостю, силой взял его за руку и увлек из комнаты; от гнева юноша утратил дар речи. Уже на лестнице лорд Ратвен прошептал ему на ухо: «Помни о клятве, и знай: если сегодня твоя сестра не станет моей женой, она обесчещена. Женщины слабы!» С этими словами он толкнул молодого человека к слугам, что, упрежденные старухой, явились его искать. Но Обри уже не стоял на ногах; от ярости, что не находила выхода, лопнул кровеносный сосуд, и больного перенесли на кровать. Сестре об этом не сказали, боясь ее встревожить; появление брата в зале она не застала. Союз был заключен, и новобрачные покинули Лондон.

Слабость Обри усилилась, за кровоизлиянием последовали симптомы надвигающейся смерти. Юноша велел позвать опекунов своей сестры, и едва пробило полночь, он спокойно и сдержанно рассказал все то, о чем читатель уже прочел – в следующее мгновение Обри не стало.

Опекуны поспешили на помощь новобрачной; но прибыли они слишком поздно. Лорд Ратвен исчез, а сестра Обри утолила жажду ВАМПИРА!

1819

Эрнст Беньямин Соломон Раупах

(1784–1852)

Не будите мертвецов

Сказка

Мертвецов не пробуждайте к жизни,

С ними воцарятся зло и тьма.

Их дыханье жутко, как чума,

Прежней, солнечной, земной отчизне.

Да пребудет их уделом прах,

Хлад могильный, склепа сон бессрочный.

Мертвецы жа не отверзнут очи,

Не внушат живым смертельный страх.

Пусть покоятся во мраке ночи,

Позабыв о синих небесах.

Тщатся уничтожить все живое

Мертвецы, грозят увлечь с собою

Всякого, кто их нарушит сон:

Будет он на гибель обречен.

– Ты хочешь упокоиться навеки, возлюбленная моя? Никогда не пробуждаться более? Вкушать вечный покой после краткого паломничества на землю? О, возвратись! Верни в жизнь мою рассвет, сменившийся после ухода твоего хладными предутренними сумерками. Ты безмолвствуешь? Ты хочешь безмолвствовать вечно? Друг твой изнывает от тоски, а ты хранишь молчание? Друг твой проливает горючие слезы, а ты остаешься безучастной? Друг твой пребывает в отчаянии, а ты не заключишь его в объятия? Ах! Неужели саван к лицу тебе более, нежели расшитая золотом вуаль, что окутывала тебя при жизни? Неужели в могиле теплее, чем на ложе страсти? Неужели ласки смерти горячее и пламеннее, чем те, коими осыпал тебя друг твой? О, вернись, возлюбленная! Вернись, позволь прижать тебя к моей исстрадавшейся груди!

Так оплакивал Вальтер Брунгильду, возлюбленную и супругу своих юных дней, так сетовал он у ее могилы, в полночь, когда дух, возглавляющий дикую охоту, что бурей пролетает по небу, обрушил стремительный сонм чудовищ на облачные просторы, в свете полной луны, отчего тени этих зловещих созданий омрачили спящую землю, словно горестные мысли душу грешника; так оплакивал он свою возлюбленную возле ее склепа, под кронами высоких лип, прижавшись челом к хладному камню, на котором слегка покачивались тени листвы, точно образы изменчивых снов, что появляются и тотчас исчезают.

Вальтер был владетельным бургундским сеньором. Во дни своей пылкой юности полюбил он Брунгильду, которая затмевала красотой всех своих соотечественниц и которая была истинной дочерью породившей ее земли, во всем подобной своей матери, ведь на стройный стан ее ниспадали волнами черные как ночь кудри, оттеняя белизну кожи и румянец щек, что мог поспорить с закатом; очи ее напоминали не звезды, что взирают с ночного небосклона из бесконечной дали и отвращают дух от помышлений о земном, заставляя задуматься о вечности; нет, сияние