Ибо кровь есть жизнь - Мэри Хелена Форчун

ее очей было подобно блеску нашего привычного солнца, пробуждающего своим благодетельным теплом любовь между мужчиной и женщиной. Брунгильда стала супругой Вальтера, и оба они, преисполненные сил и страсти, вечно жаждущие все новых и новых наслаждений, всецело предались опьянению чувств, низринувшись в него, словно в бурный поток, и позволив увлечь себя; страсть настолько затмила их взоры, что жизнь они стали наблюдать словно обманчивый сон, точно сквозь кристальное стекло. Но лишь этот сон, один лишь этот сон именовали они жизнью, и одно лишь желание видеть этот сон вечно и тень этого желания, страх, что сладостный сон когда-нибудь завершится, по временам омрачали их чувственное исступление. Однако всесильные созвездия, которые ведают течением судеб и до которых, подобно обычному туману, не вознестись земным желаниям, равнодушно восходят и нисходят в вышине и неизменно подчиняют весь ход событий неумолимому времени. Так миновала и страсть Вальтера и Брунгильды – миновала тем быстрее, что хотя любовь Вальтера и пылала, подобно пламени, однако была столь же легкой и непостоянной, и, когда смерть отняла у него Брунгильду, душа его пусть и исполнилась скорби, но словно предчувствовала, что охватившая ее печаль не продлится долго. Воистину, так и случилось: вскоре место покойной рядом с Вальтером заняла другая супруга, Свангильда.

Свангильда тоже была хороша собой, однако природа, казалось, создавала ее по совсем иным образцам, заимствованным из других сфер. Золотистые ее кудри напоминали лучи неяркого утреннего солнца, белоснежные лилии на ее щеках окрашивались нежным румянцем, лишь когда ее волновало особенно глубокое чувство; стан ее был строен, все члены соразмерны, однако лишены пышности и нарочитой земной прелести; очи ее сияли, но струили свет звезд, в блеске которого хочется лишь тихо пожать руку возлюбленной или, самое большее, нежно обнять ее, а потом, не выпуская ее из объятий, вместе с нею возвести взор к небесам. Свангильда не могла погрузить своего супруга в сладострастный сон, но зато способна была наполнить счастьем каждый миг его дневного, сознательного существования. Неизменно ровная, серьезная, но всегда дружелюбная и любезная, неустанно радевшая о благе ближних, облагораживавшая все вокруг заботой о супруге, управляла она с утра до вечера домом, превратив его в подобие малой вселенной благодаря безупречно поддерживаемому порядку. В чертах всех ее подопечных запечатлелось глубокое довольство своей участью, ибо всякий знал, чего потребует от него и что принесет ему наступающий день. Ее мягкость сдерживала пламенную, безудержную натуру супруга, обозначив оной благодетельные рамки, а ее незамутненный дух вывел его из лабиринта темных, неутолимых желаний, смутных надежд и неясных чаяний назад, к свету и жизни. Свангильда родила Вальтеру двоих детей, сына и дочь. Девочка, подобно матери, была тихой и приветливой, она любила играть в одиночестве, но уже в самых играх своих обнаруживала ту возвышенную серьезность и ту глубину устремлений и помыслов, что будут отличать ее в зрелом возрасте; мальчику же были свойственны страстность и пылкость, он неустанно искал себе все новые и новые увлекательные занятия, чаял увидеть чужеземные страны, и лишь по той исключительности, с какой выбирал он благие намерения и достойные начинания, можно было узнать в нем мать; судя по его юным годам, он обещал сделаться истинным героем. Любовь к детям еще теснее сблизила Вальтера с супругой, и он счастливо прожил с нею несколько лет, а если иногда и вспоминал Брунгильду, то лишь с совершенным спокойствием, как думаем мы о друге юности, заброшенном судьбою далеко-далеко в иные края, но, насколько нам известно, довольном своей участью.

Однако облака рассеиваются, цветы вянут, песок утекает, и столь же непостоянны и переменчивы человеческие чувства, а значит, и само счастие. Мятежное сердце Вальтера снова принялось тосковать по ушедшей юности, исполненной мечтаний; страстная Брунгильда со всеми ее чувственными чарами вновь представилась его воображению и завладела всеми его помыслами; он принялся сравнивать прошлое и настоящее; и, подобно тому как фантазия неизменно чернит настоящее и превозносит лишь прошлое и будущее, прошлое рисовалось ему неизмеримо более привлекательным, а настоящее – неизмеримо более жалким и убогим, чем было в действительности. От Свангильды не ускользнула перемена в характере ее супруга, и потому она удвоила усилия, окружая его нежной заботой, управляя его домом, пестуя детей; так думала она вновь упрочить узы, что начали слабеть, но чем более стремилась она удержать его, тем более отвратительными находил он ее ласки и тем более оживал в его сознании образ Брунгильды, преисполняясь жаркой страсти. Только дети, которых любил он больше жизни, еще объединяли все более отдалявшихся друг от друга родителей, подобно гениям-хранителям, и составляли то слабое звено, что не давало окончательно разрушиться их непрочному союзу. Однако подобно тому как всякое зло в человеческой природе можно пресечь лишь в зародыше, пока оно еще не успело взойти, расцвести пышным цветом и стать уже неистребимым, так и безумная тоска вскоре овладела Вальтером настолько, что всецело его поработила; вскоре она уже без остатка подчинила себе его душу. Часто по вечерам, вместо того чтобы разделить ложе со своею супругой, отправлялся он к гробнице Брунгильды, оглашал безответными жалобами безмолвные могилы и обращал к глухой земле страдальческий вопрос: «Ты хочешь упокоиться навеки?»

Так лежал он однажды в полночь, распростертый на ее могиле, предаваясь тоскливым сетованиям, как вдруг на кладбище с близлежащих гор спустился волшебник, дабы отыскать там для своих таинственных снадобий колдовские травы, растущие только на могилах – последнем пристанище человека – и потому, как все последние вещи, обладающие магической силой и исполненные ужаса. Волшебник заметил оплакивавшего Брунгильду Вальтера и подошел к нему.

– Почто горюешь ты, безумец, – спросил он, – о распавшемся клочке нервов, жил и сосудов? Целые народы исчезли с лица земли неоплаканными, целые миры, сиявшие на небосклоне еще до сотворения нашей планеты, обратились в пепел и погибли, и никто не пролил по ним ни единой слезы; почто рыдаешь ты о смертном, упокоившемся под землей, вся жизнь коего – один миг, песчинка среди других песчинок, что пропадает без следа?

Вальтер поднялся на ноги со словами:

– Пусть миры оплакивают их собратья, я же, пылинка в солнечных лучах, буду проливать слезы по другой пылинке, ведь любовь – не вода и не огонь, не воздух и не земля, и потому весь мир не может вместить любви больше, чем ничтожная пылинка; а любил я ту, что упокоилась здесь.

– Неужели твои слезы пробудят ее к жизни? И есть ли на свете человек, который, воскресив дорогого умершего, вскоре не заставил бы его произнести: «Зачем оплакивал ты меня?»

– Ступай прочь! Кто бы ты ни был, любовь тебе неведома. О, если бы слезы мои растопили ее тяжкий земляной покров, если бы стоны и сетованья мои вновь пробудили ее к жизни! Она не пожелала бы вернуться в безмолвие могилы.

– О безумец! Неужели не содрогнешься ты при виде восставшей из гроба? Неужели ты все тот же, коего оставила она? Неужели время не запечатлело на лице твоем следов, не осыпало кудри твои сединой и ты избег его власти, подобно покойной? Неужели твоя любовь к ней не обратится в ненависть, если восстанет она из гроба?

– Этого не может быть! Скорее звезды низвергнутся с небосклона, а луна затмит солнце, чем моя любовь к ней обратится в ненависть! Если бы она восстала из могилы! Если бы я вновь смог прижать ее к груди своей! Мы бы тотчас забыли, что смерть и время разлучали нас!

– Безумие! Все это безумие, порожденное волнением крови и подобное тому, что вызывается винными парами! Я не хочу ввести тебя во искушение и вернуть тебе ее; ведь ты вскоре почувствуешь всю правоту моих слов.

– Вернуть мне ее? – вскричал Вальтер и бросился к ногам волшебника. – О, если ты в силах сделать это, если в груди твоей бьется сердце, внемли моим мольбам, растрогайся моими горючими слезами; возврати мне мою единственную земную любовь, свет очей моих: