Ибо кровь есть жизнь - Мэри Хелена Форчун

предстает лишь чистой, но бледной лилией, не радующей разноцветным, не опьяняющей сильным благоуханием. Кому зефир принесет ее тонкий аромат, того он очарует, станет непреодолимо влечь к себе и заставит пойти на поиски его источника. Почувствовавший всю прелесть лилейного благоухания готов будет преодолеть пустыни, взбираться на высокие утесы, переправляться через бурные реки, лишь бы обрести чудесный цветок. Однако не для всех он одинаков. У того, кто сорвет эту лилию, дабы украсить себя и дом свой, дабы ухаживать за ней, дабы посадить ее семена, она благоухает не более, чем простой полевой цветок, однако не увядает долго-долго, до самой поздней осени. Того же, кто сорвет ее, дабы только насладиться ее красотою, удостаивает она всей полноты блаженства; в лучах исходящего от нее блеска мир кажется тогда более ярким и многоцветным, аромат ее придает воздуху пряное дыхание, того, кто сорвет ее, опьянит она небывалым наслаждением, и все рядом с нею предстанет ему чудесным и волшебным, даже самые краски, звуки и запахи; но увянет она быстро, прежде всех своих подруг. Такой-то чудесный цветок и сорвал Вальтер, счастливец в самом своем злосчастье; в таком-то чудесном цветке и слились для него воедино действительность и мечта, ибо цветок этот наделял и действительность, и мечту блаженством в равной мере.

Сколь счастливым ощущал себя Вальтер, столь несчастными почувствовали себя вскоре все его домочадцы и подданные. Удивительное, едва ли не полное сходство новой госпожи с покойной Брунгильдой наполняло страхом и трепетом души тех, кто помнил заснувшую вечным сном прежнюю повелительницу. Ни одна черта ее лица, ни один звук ее голоса, ни одно движение ее стройного стана не отличало ее от покойницы; более того, прислуживавшие ей женщины открыли на спине ее маленькое родимое пятно, в точности такое же, каким природа от рождения отметила умершую Брунгильду. Неизвестно откуда – ведь легковерие черпает из неистощимого источника ужаса и надежды – распространился слух, будто новая госпожа и есть покойная Брунгильда, которую их повелитель вырвал из когтей смерти колдовскими заклинаниями. Как страшно жить с мертвой под одной крышей, пребывать рядом с нею, служить ей, угождать ей как законной госпоже! А многое в ее облике и поведении лишь усугубляло вселяемый ею ужас. Она неизменно носила одно и то же серое, словно туман, одеяние; сияние золота никогда не оживляло сей мрачный наряд, лишь матовое серебро слегка поблескивало у нее на поясе, в ушах и в кудрях; не сверкающие разноцветные каменья мерцали на ее груди, но одна лишь бледная жемчужина. Она избегала ярких солнечных лучей и проводила ясные, погожие дни в самых мрачных и темных дворцовых покоях. Она выходила из своих комнат лишь в более мягком и нежном свете утра и вечера, но более всего пришлись ей по вкусу гулянья под луной, когда та своим фантастическим бледным светом превращает мир в царство духов; а стоило раздаться крику петуха, как она невольно содрогалась от страха. Безмерно властная, как и до своей кончины, она вскоре возложила свинцово-тяжкое бремя на всех вокруг; и ныне господство ее сделалось несравненно ужаснее, чем прежде, ведь теперь слуг переполнял страх, лишавший их всякого мужества сопротивляться или хотя бы возвысить свой голос в собственную защиту. Гнев Брунгильды отныне напоминал не бурную грозу, самое неистовство которой предвещает ее скорый конец, но зловещую комету, на протяжении многих лун обезображивающую небосвод и предрекающую зло и гибель; речи ее звучали мрачно и глухо; хладный, неподвижный взор вперялся в несчастного, осмелившегося прогневать ее, словно бы говоря: «Скоро, скоро я тебя уничтожу», – и так виновный много лун непрестанно трепетал от страха, опасаясь неизбежного несчастья. Так беспощадная и безжалостная Брунгильда властвовала над своими подданными, не только подчиняя их своей земной власти, но и грозя неумолимой смертью, и дворец, столь светлый и приветливый во времена Свангильды, обратился в подобие просторного, пустынного склепа. На бледных лицах слуг отныне запечатлелся ужас; подобно теням, скользили они вдоль стен, опасаясь обратить на себя взор своей жестокой повелительницы, и, точно мертвые, содрогались при петушином крике, ибо он напоминал им об ужасной их госпоже. Встретиться с нею на одинокой тропинке в сумерках, а тем более в лунном свете мнили они несказанным несчастием; прислужницы Брунгильды изнывали в постоянном страхе, недужили и покидали свою хозяйку; тот, кому случилось прогневить ее, спасался бегством, дабы избежать ужаснейшего из всех судов. Но и те, кто ничем не вызвал ее неудовольствия, оставляли дворец под влиянием еще более томительного страха.

Хотя могущество волшебника и вернуло Брунгильде призрачное подобие жизни, а обычные яства и питие стали поддерживать ее вновь сотворенное тело, оно отныне было не способно созидать внутреннее жизненное тепло, пламенный источник любви и ненависти, ибо этот цветок увядает от дыхания смерти навеки: теперь на долю Брунгильды выпала жизнь более хладная и бесчувственная, нежели существование змеи, которой все же дано любить и ненавидеть. Однако ей дано было любить, дано отвечать на пламенные ласки возлюбленного, коему она была обязана своим возвращением из могилы. Наделить ее потребной для жизни силой, возжечь в ней огонь жизни и пламень любви мог один колдовской напиток, отвратительный колдовской напиток, проклятый колдовской напиток – человеческая кровь, теплая кровь, выпитая из юных жил. Потому-то и жаждала она этого напитка: все, что трогает человека, все, что движет им, все, что привлекает его и что занимает его время, сделалось ей чуждо; только объятия возлюбленного доставляли ей единственную радость, которую ей дозволено было познать в ее новом сумеречном существовании. Потому-то и жаждала она колдовского напитка. Еще в лесном замке испила она крови Вальтера, дабы обрести силы для первого поцелуя, что напечатлела она на его устах в первое полнолуние; однако она сознавала, что тем самым лишает его жизненных сил, и потому пощадила. Теперь же, где бы ни случалось ей узреть радостное, бодрое дитя, самый румянец которого свидетельствовал о цветущем здоровье, она ласками и дарами привлекала его к себе, а когда ребенок следовал за нею в какое-нибудь уединенное место, брала его на колени, околдовывала фиалковым дыханием своих уст, и тот засыпал у нее в объятиях, и тогда-то пронзала она теплую грудь безмятежно почивавшего дитяти и выпивала его кровь. Если встречались ей юноши и девицы постарше, то она заговаривала с ними, становясь как можно ближе, дабы ее фиалковое дыхание одурманило и усыпило их чувства, а когда жертва погружалась в глубокий сон на мягком мху у подножия соседнего дерева и подобное смерти забытье обвивало ее своими щупальцами, Брунгильда жадно приникала к ее цветущей груди. После этого дети, юноши и девицы увядали, словно цветы, коих корни подтачивает червь: они утрачивали дородство и полноту и стремительно худели, розовый, точно рассвет, румянец на их щеках сменялся желтоватой болезненной бледностью, глаза их угасали, словно сверкающая водная гладь, когда ее сковывает лед, волосы их седели, будто присыпанные пеплом старости. С ужасом взирали родители, как поражает это ужасное моровое поветрие их чад; никакие целебные травы не могли спасти их, никакие заклинания – изгнать недуг: одного за другим детей относили на кладбище, или, если кровопийца нечасто избирала их своей жертвой, на заре своих дней превращались они в дряхлых стариков. Вскоре взволнованные страхом умы увидели в этом странном недуге следствие вмешательства злых сил, воплощением коих молва небезосновательно объявила местную госпожу, и все втайне принялись обвинять ее в распространении морового поветрия, хотя и не знали точно, как происходит заражение, – ведь кровопийца никогда не оставляла на теле своих жертв ни малейшего следа. Однако показания детей, что они-де заснули в объятиях Брунгильды, а также отроков и отроковиц, что их-де сковал беспробудный сон после беседы с нею, превратили подозрения во всеобщую уверенность. Не колеблясь, родители, чьи дети еще избегли ужасной участи, бросали всю свою собственность, наследие отцов, и бежали из опостылевшей родной стороны, спасая то, что