Ибо кровь есть жизнь - Мэри Хелена Форчун

вынуждал его бежать с поля боя. После нескольких лет бесплодных скитаний он, не обретя умиротворения, вернулся во дворец. Там царили запустение и смерть, словно он подвергся нападению вражеского войска или еще более ужасному нашествию чумы. А немногие оставшиеся его обитатели, даже самые старые и верные слуги, бежали от Вальтера, словно на челе его лежала каинова печать. С ужасом осознал он, что, заключив союз со смертью, навеки разлучился с жизнью и теперь она никогда более не примет его в свой радостный круг.

Часто, стоя на галерее своего дворца и обозревая заброшенные, покинутые землепашцами поля, сравнивал Вальтер окружавшее его теперь безмолвие с той хлопотливой, кипучей деятельностью, что признавалась строгим, но милостивым законом во дворце, пока госпожой в нем была Свангильда, и вскоре сравнение это породило тоску по бывшей супруге. «О, если бы она вернулась!» – мечтал Вальтер. Он проникся убеждением, что лишь ей под силу снова примирить его с жизнью, но мог ли он поверить, что она, столь тяжко оскорбленная им, согласится простить его и воротиться? Однако в конце концов жажда увидеть ее преодолела самые мучительные сомнения. Он отправился к Свангильде, распростершись во прахе у ног ее, признался в своих многочисленных прегрешениях и, обняв ее колени, стал умолять простить его и вернуться в осиротевший дом, вновь оживив его своим благодетельным присутствием.

Свангильду растрогал облик бывшего супруга: бледный, коленопреклоненный, с потухшим взором, с чертами, искаженными скорбью, близкой к отчаянию, он казался тенью еще недавно цветущего мужа.

– Я не гневалась на твое безрассудство, – молвила она мягко и приветливо, – оно лишь глубоко опечалило меня. Но скажи мне, где мои дети?

– Они почивают в могиле, – ответствовал Вальтер.

– Так иди же, – произнесла Свангильда, – мое прощение тебе не надобно, ибо я никогда не гневалась ни на одного человека, даже если и принуждена была изречь ему суровый приговор; но никакой союз между нами отныне невозможен: мы разлучены навеки.

Тщетно умолял Вальтер, тщетно заклинал ее не дать ему низринуться в бездну отчаяния. Он не получил от нее никакого иного ответа, кроме «разлучены навеки».

Лишившись последней земной надежды, то есть утратив все, что может человек утратить на этой несчастной земле, вернулся Вальтер к себе во дворец. Когда вечером он, погруженный в скорбь, скакал по своим охотничьим угодьям неподалеку от дворца, его внезапно пробудил от оцепенения трубный зов охотничьих рогов. Вскоре он заметил даму в охотничьем черном костюме, на черном же коне, державшую на перчатке вместо ловчего сокола ворона; за нею скакала внушительная свита, целая вереница кавалеров и дам. Обменявшись приветствиями, они поняли, что едут в одном направлении, а узнав из беседы, что дворец Вальтера располагается совсем близко, охотница попросила его приютить ее на одну ночь. Вальтер с радостью согласился – ведь облик прекрасной незнакомки поразил его: она походила на Свангильду как две капли воды, только локоны у нее были каштановые и очи карие и пламенные. Прибыв во дворец, повелел он подать гостям изысканное угощение, а потом устроил в их честь роскошный пир, оказавшийся тем более веселым и радостным, что оживляли его танцоры и музыканты из свиты прекрасной охотницы; пиршество затянулось, и участники его разошлись далеко за полночь. Три дня гостила у Вальтера прекрасная незнакомка, и все это время дворцовые залы оглашали смех и шутки, звуки песен и игр, и бурное сие веселье притупило скорбь Вальтера, и впервые за много лун благодетельный сон стал по ночам смежать его очи. Он не находил в себе сил отпустить гостей, поскольку ему казалось, что после их отъезда во дворце воцарится еще более невыносимое запустение, чем прежде, что печаль его усугубится еще мучительнее, чем раньше. Уступая его настойчивым просьбам, прекрасная охотница задержалась во дворце еще на семь дней, а потом еще на семь. Непрошено взяла она в руки бразды правления домом и принялась повелевать слугами, хотя и не столь усердно и незаметно, как некогда Свангильда, но все же проявляя и опыт, и умение, и милость к подданным, ибо она была серьезнее, чем ее свита. Дом безмолвной скорби превратился по ее воле в дом ликующего, неудержимого веселья, и горе Вальтера, казалось, кануло в этот водоворот радости. Все более и более привлекала его прекрасная новая госпожа, и с каждым днем проникался он к ней все более и более глубоким доверием. Однажды вечером, когда они прогуливались в одиночестве, он поведал ей об ужасных испытаниях, выпавших на его долю.

– Дорогой друг мой, – промолвила она, выслушав его, – ибо вы действительно сделались мне дороги, – пристало ли такому умному человеку, как вы, предаваться столь гибельной скорби? Вы пробудили к жизни мертвую и убедились в том, что должны были увидеть и раньше, а именно – что смерть враждебна жизни. Что ж! Теперь вы более не призовете к себе мертвую. Вы убили восставшую из мертвых. Что ж! Это ведь одна видимость! Ибо можно ли на самом деле убить то, что и без того мертво? Вы потеряли супругу и двоих детей. Что ж! Разве вы еще не во цвете лет? Разве не найдется пригожей барышни, которая подарила бы вам новых наследников? Вы трепещете при мысли о потустороннем мире. Что ж! Разройте могилы и пересчитайте кости упокоившихся в сих последних пристанищах – вдруг какая пропала. Возможно, мертвецы расскажут вам о призрачном загробном существовании.

Так говорила она с ним, когда между двумя балами и пирами набегало на его чело облако печали, и его скорбь, каковую лишь притупляло буйное, неудержимое веселье, рассеивалась после беседы с нею окончательно. Доверие и благодарность, которые испытывал Вальтер к прекрасной охотнице, скоро переросли в пламенную страсть, тем менее удивительную, что окружавшие его теперь веселые спутники незнакомки не уставали наслаждаться любовью и пребывали в совершенном блаженстве. Вот уже на протяжении целой луны гостила незнакомка в его дворце, когда он попросил ее руки и получил согласие. Спустя семь дней была отпразднована пышная свадьба. Уже с рассветом во дворце воцарилась суета, слуги сбились с ног, занимаясь приготовлениями к пиру. И если прежде во время пребывания прекрасной незнакомки и ее свиты в дворцовых стенах часто раздавались громкие, радостные возгласы пирующих, то ныне дворцовые своды содрогались от нестройных, безудержных ликующих криков, ибо день этот был отмечен всем, что только заставляет человека самозабвенно предаваться разнузданному веселью и всецело и бесстыдно покоряться духу земли. Вечером на пиру вино лилось рекой, гости со стуком сдвигали кубки, то и дело слышались нескромные шутки и несдержанный смех. Только около полуночи, воспламененный любовью и вином, ввел Вальтер свою прекрасную невесту в брачный покой; но едва он возлег на ее ложе, как она обратилась в его объятиях исполинской змеей, обвила его семью кольцами, раздавила его грудь и, дыша огнем, устремилась прочь из опочивальни. Вскоре дворец поглотило пламя; обгорелые руины его обрушились и погребли под собою умиравшего Вальтера, а когда несчастный низринулся в бездну, с неба раздался громовой глас, изрекший: «Не будите мертвецов».

1822

Мэри Хелена Форчун

(ок. 1833–1910/11)

Одержимость белизной

Рассказ врача

В 1858 году я открыл успешную практику в Лондоне; боюсь, что значительной частью доходов от нее я был обязан не собственным способностям, а особому положению человека, совершенно независимого от ремесла, коему он себя посвятил. Будь я бедняком, который в поте лица зарабатывает на кусок хлеба жене и детям, я, без сомнения, мог бы стать лучшим врачом, что когда-либо прописывал лекарства, и все же пребывал бы в нищете до конца своих дней. Но дела обстояли иначе. Я был младшим сыном пэра, и к моему имени прилагался титул «достопочтенный»; и практиковал я исключительно потому, что находил в этом огромное удовольствие и постановил для себя не пополнять ряды праздных великосветских юнцов, чье никчемное существование мне решительно претило.

У меня был большой дом в фешенебельной части города, и не случалось дня, чтобы у моего порога не стояли экипажи. Многие их пассажиры, однако,