Ибо кровь есть жизнь - Мэри Хелена Форчун

– Нет, это я по собственному почину, сэр; мне делать нечего, а этот камень приглянулся мне еще в ту пору, когда я был мальчишкой, – один Бог ведает почему. Только я, знаете ли, начисто запамятовал, что за имя было на нем написано, и, думаю, мне будет приятно вновь его увидеть.

– Ну а я, Мэт, собираюсь взглянуть на этих ваших «чудиков в белом». Вы позволите мне подняться на колокольню? Мистер Таннинг говорит, оттуда можно увидеть нечто странное.

– Клянусь Богом, можно! – ответил он, живо поднявшись с камня. – Я частенько битый час на них глазею; и ей-богу, если бы им принадлежали моя старая церквушка и кладбище, эти чудики побелили бы и их, вместе с колокольней и всем прочим! – И с этими словами старик новел меня в башню.

Разумеется, поднявшись наверх, я первым делом посмотрел сквозь проем в каменной кладке в направлении странного дома – и, признаюсь, не сумел сдержать изумленный возглас. Колокольня располагалась гораздо выше интересовавшего меня здания и при этом находилась не слишком далеко от него, так что дом с окружавшим его садом лежал передо мной как на ладони.

Даже не знаю, с чего начать… это было нечто, чего я никогда прежде не видел и не мог вообразить. Дом представлял собой добротное квадратное двухэтажное здание в коринфском стиле, со стрельчатыми окнами и крытой галереей с колоннами. Но не стиль постройки приковал к себе все мое внимание; исполненный изумления возглас я издал потому, что дом был совершенно – целиком и полностью – белый.

От верхушек печных труб до фундамента всё – кровля, стены, окна – сияло чистейшей белизной; даже в окнах, выкрашенных в белый цвет и завешанных шторами из белой кисеи, не таилось ни единой тени. Каждый ярд территории, который вполне могли бы украшать цветы, кусты и трава, устилал сверкающий, искрящийся белый гравий, и на ярком послеполуденном лондонском солнце он выглядел раздражающе-слепящим. И в довершение всего, внутренняя сторона кирпичной стены была белой как снег, а вокруг дома, на некотором расстоянии друг от друга, стояло множество статуй и урн из белого мрамора – что, на мой взгляд, лишь усиливало зловещий вид этого места.

– Неудивительно, что они не в себе! – воскликнул я. – Я и сам вскоре спятил бы, если бы жил здесь.

– Очень может быть, сэр, – невозмутимо ответил старый Мэт, – но, видите ли, они спятили не от этого – ведь они соорудили все это сами, а значит, были не в ладах с головой еще раньше.

Неопровержимый факт, если исходить из логики рассуждений старика; и поскольку мне нечего было ответить, я спустился по выщербленным каменным ступеням и, отблагодарив должным образом своего провожатого, покинул кладбище в таком же недоумении, в каком пришел. Нет, я недоумевал даже сильнее, чем прежде, – поскольку прежде я еще не видел необыкновенного дома, что произвел на меня столь гнетущее впечатление.

Я был не расположен болтать с хозяином, но, как раз когда я готовился оседлать свою лошадь, приведенную из конюшни, к таинственной калитке подъехал все тот же экипаж, и сцена, свидетелем которой я недавно стал, разыгралась вновь. Покуда пожилой джентльмен оставался внутри кареты, занятый своим гардеробом, я натягивал поводья, а когда экипаж быстро покатил в сторону города, в задумчивости поскакал к себе домой.

Видите ли, я был молод, и, несмотря на здравомыслие, в характере моем присутствовала сильная романтическая жилка, несвойственная большинству тех, кто был со мной одного возраста и социального положения. Усердная учеба и ощущение неуместности романтических порывов препятствовали их развитию, но это не означало, что они не проявятся в полную силу при первой возможности. И вдобавок ко всему, вследствие уединенности моей студенческой жизни мне еще ни разу не случалось влюбиться – так что, как вы увидите, я наилучшим образом подходил для приключения, которое меня вскоре ожидало и которое имело столь трагический исход.

Всецело поглощенный мыслями о «чудиках в белом», я подъехал к своему крыльцу; и возле него я в крайнем изумлении обнаружил тот самый экипаж, что отбыл у меня на глазах от белого дома. Поспешно препоручив лошадь заботам грума, я прошел через холл; слуга сообщил мне о джентльмене, который ожидал меня в моем кабинете.

По правде сказать, редко когда мои и без того взвинченные нервы бывали столь напряжены, как в этот момент; я так боялся увидеть этого джентльмена и вместе с тем так опасался обнаружить свой интерес к его делам, что руки у меня заметно дрожали, когда я поворачивал ручку двери кабинета, где он сидел. Но стоило мне взглянуть на пожилого аристократа, который, увидев меня, поднялся с кресла, – и ко мне вернулись самообладание и уверенность в себе. В спокойном, привлекательном лице безукоризненно одетого господина, стоявшего передо мной, не читалось и намека на помешательство, которому был обязан своим появлением тот странный дом неподалеку от Кенсингтона; лицо это выражало глубокую печаль, а траурный наряд джентльмена мог подсказать стороннему наблюдателю ее причину. Посетитель обратился ко мне на безупречном английском языке – лишь полное отсутствие в его речи характерных для англичан фразеологических оборотов выдавало в нем иностранца.

– Я имею удовольствие обращаться к доктору Элвестону? – спросил он.

Я поклонился и указал на кресло, в которое он тотчас вновь опустился, меж тем как я занял другое.

– И доктор Элвестон – искусный врач и человек чести?

– Надеюсь, сэр, что я достоин первого из этих званий, а мое положение по меньшей мере обязывает гарантировать второе.

– Ваша публичная репутация тому порукой, сэр, – многозначительно произнес пожилой джентльмен, – и, поскольку я верю, что вы сохраните тайну несчастного семейства, я и решил обратиться к вам за советом.

При этих словах сердце мое учащенно забилось. Стало быть, тут сокрыта некая тайна, и я вот-вот узнаю ее. Имеет ли она какое-то отношение к одержимости белым цветом?

– Можете быть уверены – я сделаю все, что в моих силах, поспешно ответил я. – Боюсь только, что совет мой, возможно, окажется не слишком ценен, но как бы то ни было…

– Прошу прощения, доктор, – перебил он, – я имел в виду совет специалиста-медика, и требуется он для юной леди – моей родственницы.

– Дорогой сэр, разумеется, это мое повседневное занятие; мои профессиональные советы и услуги – достояние общества, и в том числе – ваше.

– О, мой дорогой юный друг, но мое дело отнюдь не рядовое, и как раз по этой причине я решил обратиться именно к вам. Это прискорбный случай, сэр, и он наполняет горечью многие сердца – горечью, которую приходится таить от света и его ядовитых презрительных ухмылок.

Пожилой джентльмен говорил так проникновенно, что в глубине моей души шевельнулась жалость к нему.

– Если вы доверитесь мне, дорогой сэр, – сказал я, – то не сомневайтесь: я буду вашим преданным конфидентом, лучше которого вы бы и пожелать не могли.

Он пожал мою руку, на мгновение отвернулся, чтобы справиться с нахлынувшими чувствами, и затем вновь заговорил:

– Я не буду пытаться утаить от вас мое имя, сэр, хотя до сих пор тщательно скрывал его. Я герцог де Роэн; обстоятельства, которых я не могу открыть вам, привели меня в Англию, где я опекаю и выхаживаю дочь моей сестры, княжну д’Альбервиль. Вот насчет этой юной леди мне и требуется ваш профессиональный совет – в последнюю неделю ее здоровье стремительно ухудшается.

– Нет ничего проще, – с готовностью заметил я. – Я могу отправиться с вами прямо сейчас, не откладывая.

– Дорогой доктор, к несчастью, дело обстоит сложнее, чем вам кажется, – мрачно ответил он, – ибо моя племянница безумна.

– Безумна?!

– Увы, да, безумна страшно, чудовищно безумна! – И он содрогнулся, как будто его до самых костей пробрал пронизывающий ветер.

– И как давно ее рассудок пребывает в столь печальном расстройстве? – осведомился я.

– Бог ведает. Первое проявление недуга ее друзья заметили около двух лет назад, и уже тогда он вылился в инцидент столь пугающий, что все они ужаснулись. Я, впрочем, не могу рассказать вам подробности, поскольку