Ибо кровь есть жизнь - Мэри Хелена Форчун

– Все слова тщетны, Чарльз, – произнес он, – и я не могу сказать вам правду; но, если вы когда-либо дорожили родным домом и именем, семьей и друзьями, матерью или супругой, отправьте это письмо, после того как прочтете его, по указанному адресу и дождитесь ответа.

Я взял письмо и положил его в карман, а потом тепло пожал герцогу руку. Мне было искренне жаль этого несчастного старика, которому вымышленная беда доставляла, несомненно, не меньше страданий, чем самая ужасная реальность.

– Надеюсь, вы простите меня за то, что я огорчил вас, дорогой сэр; поверьте, мне очень больно видеть вас таким расстроенным. Я распоряжусь письмом сообразно вашему желанию. Но как бы мне хотелось, чтобы вы увидели Бланш моими глазами! Она для меня – само совершенство!

– Вы еще вовсе не видели ее! – с горечью отозвался он. – Если бы вы только могли… если бы вы только осмелились увидеть хотя бы часть того, что она творит, находясь под тем страшным влиянием, вы содрогнулись бы до кончиков волос!

– О каком влиянии вы говорите, сэр?

– О влиянии цвета – одного цвета.

– И что же это за цвет? У вас есть причины не называть его?

– Красный цвет! – ответил герцог и, резко развернувшись, оставил меня растерянным и все еще исполненным недоверия.

В тот день я в нетерпении спешил домой, желая поскорее прочесть письмо, полученное от герцога, и, едва очутился у себя кабинете, вынул листок из кармана и развернул его. Письмо было адресовано князю д’Альбервилю, замок Гри, Мелён, Франция, и имело следующее странное содержание:

«Дорогой брат!

Возникла ужасная необходимость посвятить в нашу страшную тайну постороннего человека. Один юный джентльмен, высокородный и состоятельный, намерен взять Бланш в жены, несмотря на все мои уверения, что она безумна. Подобной жертвы нельзя допустить, даже если бы это было приемлемо в моральном отношении. Ты ее отец, и, следовательно, твой долг сообщить этому злополучному юноше о негласном проклятии, что лежит на нашем несчастном семействе. Прилагаю его адрес. Напиши ему немедленно.

Твой опечаленный брат

Де Роэн»

Я свернул это странное послание и отправил адресату – а затем около часа размышлял над удивительными противоречиями человеческой натуры и, говоря конкретнее, больной человеческой натуры. Разумеется, моя твердая убежденность, что пожилой джентльмен безумен, и моя абсолютная уверенность, что Бланш – жертва этого безумия, позволяли объяснить его причуду; и все же мне не терпелось получить ответ на пресловутое письмо, который наверняка пролил бы свет на одержимость герцога и позволил бы мне извинить ее. Этот ответ означал бы, что такой человек, как князь д’Альбервиль, вообще существует в природе, – я ведь не забыл заверения Бланш, что никого из ее родственников, кроме дяди, нет в живых.

Неделя, которую я прождал ответного письма из Франции, показалась мне невообразимо долгой; когда я наконец получил его, моя рука задрожала. Всю эту неделю я намеренно не навещал свою возлюбленную, решив, что явлюсь к ней вооруженный таким письмом, какое я ожидал получить, – или когда смогу сказать ее дяде: «Для ответа на ваше послание было предостаточно времени, и оно истекло; ответа не последовало, отдайте же мне мою невесту». И вот наконец письмо пришло, и я вскрыл его, запершись в кабинете; то, что я прочел, намертво запечатлелось в моей памяти и не изгладится из нее никогда.

«Сэр,

Вы желаете взять в жены мою дочь, княжну Бланш д’Альбервиль. Невозможно передать словами ту боль, которую вызывает во мне необходимость открыть нашу… нашу ужасную тайну… постороннему человеку, но я делаю это для того, чтобы спасти Вас от участи худшей, чем смерть. Бланш д’Альбервиль – антропофаг, и один из членов нашего семейства уже пал жертвой ее жажды человеческой крови. Живите своей жизнью, если можете, и помолитесь за нас.

Д’Альбервиль»

Я сидел неподвижно, словно обратился в камень, и не сводил глаз со страшной бумаги. Антропофаг! Людоед! Боже праведный, да ведь как раз сейчас наблюдается повышенное внимание к этой теме в медицинских кругах – благодаря двум документально подтвержденным шокирующим случаям, что недавно имели место во Франции! В памяти у меня мгновенно всплыли все подробности этих происшествий, которыми я живо интересовался, но это не значит, что я тут же поверил в жуткую историю о моей возлюбленной. Против нее сплели какой-то гнусный заговор – с какой низменной целью, того я не ведал; поэтому я, сделав над собой усилие, выбросил все это из головы и вернулся к отправлению своих повседневных обязанностей. Однако за два-три последующих часа под влиянием человеческих страданий, свидетелем которых я был, мои чувства претерпели решительную перемену; одному Богу известно, как это произошло, – но, когда я вернулся домой, чтобы приготовиться к решающему визиту в «белый дом», ужасное сомнение закралось ко мне в душу и наполнило ее отчаянной решимостью.

Приказав подать экипаж и приготовив белый костюм, которым недавно обзавелся, я направился прямиком в оранжерею и принялся искать среди великолепного множества цветов те, что наиболее подходили для моей цели. Я остановил свой выбор на ослепительно-алых вербенах и собрал из них довольно внушительный – пускай и безвкусный, зато строго определенного цвета – букет, без единого зеленого побега, который мог бы смягчить его яркость. Затем я вернулся в экипаж и распорядился отвезти меня в Кенсингтон.

У входа в особняк герцога я по привычке переоделся в белый костюм и проследовал за всегдашним слугой в дом, бережно держа в руках цветы, завернутые в газету. Меня приняли как обычно, и через несколько мгновений мы с герцогом очутились лицом к лицу в его кабинете. В ответ на его испуганно-вопрошающий взгляд я протянул ему письмо из Франции и стоял, выжидательно молча, пока он, волнуясь, читал ответ брата.

– Итак, теперь вы удовлетворены? – спросил герцог, горестно глядя мне в лицо. – Надеюсь, это кошмарное разоблачение вас убедило?

– Нет! – дерзко бросил я. – Я ничем не удовлетворен и ни в чем не убежден, кроме того, что вы либо сами безумны, либо состоите в тайном сговоре с автором этого гадкого письма!

И, сказав это, я развернул свой алый букет и встряхнул его. Моего собеседника это зрелище повергло в панический ужас: лицо старика сделалось белее его одежды, колени у него задрожали, казалось, он вот-вот упадет.

– Ради всего святого, что вы собираетесь делать? – пробормотал он в изумлении.

– Просто хочу подарить букет цветов своей невесте, – объяснил я и делано рассмеялся. Мне трудно описать странное состояние ума, в котором я пребывал в тот момент; я словно находился во власти какой-то лихорадочной одержимости.

– Чарльз Элвестон, заклинаю вас всем, что для вас свято: остановитесь! Да кто вы такой, чтобы противопоставлять свой юношеский порыв и незнание нрава девушки моим летам и горькому опыту?

– Ха-ха-ха! – только и ответил я, направляясь к двери.

– Господи, да он сумасшедший! – вскричал знатный джентльмен, разволновавшись не на шутку. – Предупреждаю вас, юноша: тем, что находится у вас в руках, безопаснее размахивать перед носом у разъяренного быка, нежели дразнить взор моей бедной племянницы! Безумец! Говорю вам, это вызовет у нее ненасытную жажду крови, и кровь эта может оказаться вашей!

– Быть по сему! – выкрикнул я и ринулся к Бланш.

Взбегая по широкой лестнице, я слышал, как герцог зовет на помощь слуг, и сознавал, что они сейчас кинутся за мной; но я не в силах передать, что чувствовал в ту минуту.

Я уже почти верил, что моя невеста представляет собой нечто ужасное, и отчаянно устремился ей навстречу, как человек, который потерял все, ради чего стоит жить, или сделал свою последнюю ставку – ценою в жизнь.

Я отворил хорошо знакомую дверь белой комнаты, еще более холодной и напоминавшей о смерти, чем когда-либо прежде, и увидел Бланш, которая сидела