Ибо кровь есть жизнь - Мэри Хелена Форчун

Женихом прекрасной Анели был сосед-помещик, некий Манвед Вероский, пригожий молодой человек с ослепительно-белыми зубами под маленькими черными усиками, с коротко стриженными, вьющимися темными волосами и с томным взором. Он неизменно носил белые панталоны, заправленные в высокие черные сапоги, и черную же венгерку. Он курил сигары, любил поговорить о литературе и способен был наизусть продекламировать сотни стихов из «Пана Тадеуша» и «Конрада Валленрода» Мицкевича. Его коронным номером была история Домейки и Довейки, и он умел изобразить поединок сих шляхтичей, разделяемых медвежьей шкурой, с таким обилием драматических деталей, что всякий раз забавлял даже старика-хозяина, с трогательной непосредственностью улыбавшегося в седые усы.

В доме Бардозоских был принят и третий молодой человек, имевший обыкновение вечно опаздывать, и эта привычка превратилась для него в подобие злого рока, ибо он опоздал также покорить сердце панны Анели и довольствовался тем, что непрерывно созерцал ее прекрасный облик, и стоило ей только пошевелиться, как он вскакивал и бросался за самыми разными предметами. И так уж повелось, что, хотя он воображал, будто угадывает ее желания, он вечно приносил скамеечку для ног, когда ей требовались ножницы, или доставлял по воздуху за загривок маленького спаниеля, когда она искала увлажнившимся от слез взором платок. Звали его Мауриций Конопка, он арендовал соседнее имение, где вел хозяйство при помощи выписанных сеялок, веялок, жаток и сенокосилок и вообще, к изумлению крестьян, точно следовал во всем предписаниям ученых агрономов. Он всегда являлся во фраке, белом жилете, лайковых перчатках, ажурных чулках и бальных туфлях. Поскольку сей молодой человек неизменно приходил, когда все были уже в сборе, и, более того, старался войти неслышно, подобно привидению, то обыкновенно его замечали, только когда он неожиданно оказывался посреди покоев, а так как он почитал неприличным предупреждать свое появление громким приветствием или покашливанием, все, завидев его, внезапно вздрагивали, за исключением старого героя, который лишь на мгновение вынимал изо рта трубку, что уже было немало.

Мауриций был необычайно хорошеньким юнцом, из тех, каковым оказывают предпочтение зрелые, опытные красавицы, но каковые едва ли представляют собою идеал юной девы, а посему ему выпала жестокая участь из вечера в вечер (а вечера в Галиции долгие) играть в тарок с господином Бардозоским и серьезным адъюнктом, в то время как мы беседовали с барышнями.

Жених Анели с самого начала расположил меня к себе. Он был превосходным рассказчиком, чем заслужил в глазах многих репутацию враля и бахвала, зато, как правило, единолично развлекал собравшихся, не изменяя при этом скромности, которая делает поляка столь приятным в дамском обществе. Мы близко сошлись, частенько бывали друг у друга и то и дело охотились вместе. Когда ввечеру мы возвращались к нему в имение, усталые и изголодавшиеся – ни дать ни взять семеро швабов, добывшие на охоте одного-единственного зайца, – служанка тотчас вносила самовар, а вышколенный слуга Валентий прибегал стаскивать с нас грязные сапоги. Тут уж, как я ни отказывался, меня, не внемля моим увещеваниям, непременно облачали в один из роскошных халатов Манведа, на ноги мне надевали его сафьяновые домашние туфли, хозяин собственноручно набивал для меня длинную трубку, и мне не оставалось ничего иного, как проводить ночь под его гостеприимным кровом.

По ночам он предавался всевозможным шуткам и проделкам: завернувшись в простыни, бродил по дому, словно привидение, издавая жалобные вздохи и сетуя на судьбу, а заканчивал тем, что вытаскивал за ноги истово молившегося старого Валентия из-под его грубошерстного одеяла, а горничным наводил усы подпаленной на свечке пробкой.

Неподалеку от имения Манведа на широкой, плоской скале располагался уединенный старинный, полуразрушенный замок Тартаков, о коем ходили в народе престранные, зловещие слухи.

Однажды печальным зимним вечером, когда мороз белоснежными призрачными перстами тихонько постукивал в оконное стекло, ветер выводил в каминной трубе над алым пламенем причудливые мелодии, а издалека доносился волчий вой, Анеля повела речь о заброшенном замке:

– Неужели вы не слышали? Говорят, будто в этих развалинах кто-то поселился.

– Кто же, кроме сов и воронов, может обитать в этих пустующих, полуразвалившихся стенах? – откликнулся господин Гусецкий вполне резонно, как подобает образованному, сведущему в науках молодому человеку.

– Ну, если верить крестьянам, – возразила госпожа Бардозоская, – кого там только нет.

– На скале и в самом деле видели древнего седовласого старца, кажется, исполняющего должность кастеляна, – сказала Анеля, – он облачен в кунтуш вроде тех, что носили в незапамятные времена, наши крестьяне говорят, что ему тысяча лет, не меньше, а в большом, хорошо сохранившемся зале будто бы стоит мраморное изваяние сказочно прекрасной женщины с мертвым белоснежным взором, и крестьяне молвят, что по ночам оно иногда оживает и бродит по мрачным замковым коридорам, сопровождаемое целым сонмом призраков, и что там слышатся странные голоса: не то горестные сетования, не то прельстительные призывы…

– Вздор, вздор, – прервал ее адъюнкт. – Звуки эти издает эолова арфа, я сам ее слыхал…

– Кто знает, ведь здешняя земля кишмя кишит демонами, – произнес Манвед. – В крестьянских хатах шуршит по темным углам Дид[2], он тайком помогает доить коров, метет полы, моет посуду, чистит скребницей лошадей и показывается на глаза в обличье маленького, не более аршина ростом, старичка с предлинной седой бородой, только когда суждено умереть хозяину дома. А по берегам прудов и рек, в черной лесной чаще, словно на качелях, качается на ветвях русалка[3], напевает и плетет из своих золотистых кудрей путы, кои налагает она на несчастного, околдованного ее красотой, и петлю, коей она его затем душит. А в горных пещерах, забранных позеленевшими от времени решетками, обитают шаловливые сладострастные майки[4], они разбивают на зеленых высокогорных лугах волшебные сады, окружая их золотыми изгородями, наводят через журчащие потоки жемчужные мосты и танцуют на цветущих лесных полянах, они похищают приглянувшихся им юношей и очаровывают их своими благоуханными локонами, украшенными цветочными венками, и всем своим нежным, стройным обликом. Но их несравненная красота, их сияющие взоры лишены души. Словно волчьи стаи, рыщут по лесам и горам сонмы необузданных фурий, именуемых в народе богинями[5], ужасных «диких баб», похищающих детей и оставляющих вместо них в люльках своих безобразных отродий, готовых защекотать старика, а молодого жестоко удавить после первой брачной ночи. Среди крестьян можно встретить ведуний[6], повелевающих тайными силами природы, знающих свойства целебных трав вплоть до чумного корня и способных излечивать укусы ядовитых змей; им под силу отнять у звезд свет, а у человека – здоровье; пока тела ведуний спят, души покидают их в обличье птицы, а по временам они отправляются верхом на черном коте в Киев и там, высоко в небесах, парят над святым городом, справляя свои шабаши. Что и говорить, у нас даже падучие звезды[7], достигнув земли, принимают человеческий облик и обращаются в вампиров; некоторые могут навести порчу недобрым взглядом; а ночами по воздуху проносятся души некрещеных младенцев и требуют их окрестить. Что же удивительного в том, что у нас существуют всевозможные призраки, а белоснежное тело красавицы, изваянной из хладного мрамора, в полночь теплеет, словно по ее жилам струится живая кровь?

– Безумные фантазии! – воскликнул господин Гусецкий. – Впрочем, вы меня раззадорили, теперь и мне любопытно, какую тайну скрывает старинный замок.

– Я открою вам правду, молодые люди, – произнес старик после небольшой паузы, во время которой панна Кордула успела засыпать тлеющие угли в самоварную трубу, а панна Анеля – взять на пианино маленькими, нежно-розовыми ручками несколько аккордов меланхолического народного напева. Старика постепенно окутало голубое облако дыма.

– А правда в том, – продолжал он, – что в большом зале замка и в самом деле установлена прекрасная статуя, изображающая женщину несравненной красоты. Одни говорят, будто кто-то из рода Тартаковских некогда отправился в Палестину в числе крестоносцев,