Ибо кровь есть жизнь - Мэри Хелена Форчун

«Нет-нет, я в своем уме, ясновельможный пан, – ответствовал он с улыбкой, тронувшей его седые усы наподобие солнечного луча, проскользнувшего во тьму, – я ведаю, что говорю. Сходство поразительное, да и мертвый камень передает ее черты, я ведь ее знаю, кому, как не мне, ее знать, если я еще качал ее на коленях, Господь свидетель!»

В безумных речах старика звучала такая убежденность, что меня невольно охватил ужас; я поспешно сунул ему золотой, который он с почтением принял, торопливо сбежал во двор, вывел коня и поскакал вниз по склону с намерением никогда более и близко не подходить к таинственному замку и его помешанному обитателю.

Однако мое доброе намерение разделило судьбу большинства добрых намерений. На следующее же утро я выбранил себя трусом, в полдень прочел сам себе лекцию о вреде суеверий, а с наступлением вечера оседлал коня, дабы нанести визит коварному изваянию.

Было морозно, в воздухе не ощущалось ни дуновения. Большой чистый диск луны уже высоко стоял в небе, и потому золотистый свет и сияние звезд обратились в приглушенное, сумеречное мерцание. Казалось, будто наступил день, но день, напоенный свинцово-серым светом, – столь могуществен был серебряный блеск луны, заливавший всю землю, насколько хватало глаз, и отражавшийся от пронзительно-белого снега, который укутал все вокруг своим покрывалом. Даже вдали можно было разглядеть мельчайшие детали пейзажа, лишь на горизонте сгустилась легкая дымка, за которой горы выделялись на фоне неба, точно за алмазной вуалью.

Снег и луна в такие ясные, безветренные ночи предстают искусными художниками, прежде всего зодчими и скульпторами, наперебой открывают они нашему взору свои творения и воздвигают сказочные замки. Там, где обыкновенно виднеется одинокая, закопченная крестьянская хата с покосившейся от ветра соломенной крышей, они возводят прекрасный ледяной дом с сияющими окнами – ни дать ни взять тот, что в царствование Анны Иоанновны украсил лед Невы. На пологом холме привлекают взор путника мрачные колонны с сияющими капителями, вздымающиеся в вышину словно развалины греческого храма. На берегу пруда татарка, окутанная от макушки до пят белым покрывалом, как будто созерцает свое отражение в ледяной, отливающей зеленью, зеркальной глади, вдалеке словно возвышаются образы богов, изваянные из ослепительного мрамора, а на поблескивающей поверхности луга водят призрачный хоровод прелестные эльфы.

На кладбище бедные могилы обратились в высокие саркофаги, увенчанные белыми крестами, а неупокоившиеся мертвецы в развевающихся саванах парили в воздухе между ними, грозя живым.

Мельничное колесо, казалось, окаменело, огромные ледяные столпы словно подпирали желоб, мельничный ручей обратился в застывший ледяной водопад, а травинки и побеги сияли в его ледяном плену всеми цветами радуги, точно розы и лилии в яхонтах и лалах «Тысячи и одной ночи».

А когда подолгу не встречалось на пути ни строения, ни деревца, ни даже чахлого кустика – одни лишь сияющие волны лунного света, затопившие бескрайнюю снежную равнину, – мне представилось, будто я на крылатом коне парю высоко в небесах, надо мною созвездия, а внизу белые, поблескивающие облака.

Но вскоре земля вновь властно заявила о себе: в серебристой дымке показались огни деревни, из приоткрытых дверей кузницы на снег посыпались искры, алый столп пламени взметнулся к небу над дымоходом, тяжкие, размеренные удары молота печально разнеслись в ночной тиши, а на околице возник окутанный снежным покрывалом маленький фонтан, замерзшая струя которого образовала причудливые арабески. Тотчас за хатами, на склоне гор, возвышался ельник с заснеженными вершинами, словно казацкое войско в белых, высоких папахах, верхом на вороных конях, со сверкающими пиками. Там, где на заснеженном поле остались неубранные желтые стебли кукурузы, они поблескивали, точно освещенные луной камыши в прозрачном зеркале водной глади.

Чуть дальше на дороге возвышалось распятие, и гвозди, пронзившие руки Спасителя, обратились в алмазы, а мрачный терновый венец – в сияющую, лучащуюся корону.

И если до сих пор на всем протяжении своего пути я не встретил ни одного живого существа, то теперь на сокрытую снегом озимь прискакала веселая компания серых зайцев-русаков. Одни в новобрачном сиянии луны всецело предались заигрываниям и флирту с зайчихами, другие разрывали снег в поисках пропитания, третьи забавлялись, вскрикивая, как малые дети, и поколачивая друг друга передними лапками. Были и те, что прыгали по полю, внезапно застывали неподвижно, провожая меня взглядом, настороженно закладывали уши, а потом, стоило мне двинуться дальше, весело вытягивались во весь рост. Где-то вдалеке хрипло и недовольно тявкала старая лиса.

Так я доехал до замка Тартаков. У ворот конь мой затрясся от страха, а как только незваный старик, зловещий и загадочный, непрошено отворил передо мною тяжелые врата, конь осел на задние ноги и ни за что не хотел ступить в залитый волшебным светом двор. В конце концов он повиновался шпорам, но не уняв дрожи и печально посапывая. Когда старик повел меня по ступеням широкого каменного крыльца, я ощутил дуновение ледяного ветра, старая липа печально зашуршала, снизу, из глубин скалы, донеслось скорбное журчание горного потока, заковать который в ледяные цепи оказалось не под силу даже зиме, а откуда-то сверху, словно с небес, донеслись сказочные, томительные звуки, одновременно сладостные и грустные.

«Что это?» – спросил я.

«Эолова арфа, – ответствовал старик, – насколько я помню, ее установили на башне сто лет тому назад».

Мы вошли в уютный покой с зелеными занавесами, хорошо натопленный; в камине горели, распространяя приятный, одурманивающий аромат, свежие сосновые поленья. У дивана, обтянутого штофом с цветочным узором, стоял накрытый стол. Я обратил внимание на дорогой фарфор и старинное серебро, украшенное гербом семейства Тартаковских. Загадочный старик предложил мне сесть, поставил самовар и принялся прислуживать с истинным достоинством вышколенного дворецкого, состарившегося на службе. Я был настолько взволнован, что почти ничего не съел. Мне казалось, будто стрелка старинных настенных часов замерла.

Наконец приблизилась полночь.

«Пора», – объявил я.

«Да, пора», – повторил за мною старик.

Он снял с пояса связку ключей и принялся отворять одну дверь за другой; мы вновь побрели по бесконечным переходам и анфиладам залов, вот только на сей раз за́мок очнулся и зажил призрачной жизнью. Из черных забрал рыцарских доспехов на меня сверкали недобрые очи; запечатленные на картинах фигуры, зловещие и жуткие, грозили выйти из золотых рам на полуистлевшие ковры, и даже старые знамена и занавесы как будто колыхались и перешептывались.

Отворив черную инкрустированную серебром дверь большого зала, куда я в предыдущий раз не заходил, старик промолвил:

«Здесь я должен оставить вас, ясновельможный пан; смело идите прямо; в конце зала будут две лестницы. Та, что слева, приведет вас к мраморной красавице; войдите же.

Я переступил порог и оказался в роскошном зале с высокими окнами, сквозь которые падал свет полной луны, волшебным образом озаряя весь покой. Я услышал, как за мною затворяется дверь, а в воздухе сладостно и грустно пропели струны эоловой арфы. У меня будто сердце остановилось, но я совладал со своим страхом и двинулся дальше.

Мои шаги гулко отдавались на мраморных плитах, и медленно, по мере того как я приближался к лестницам в конце зала, в серебристом свете луны, словно вырастая из пола, стали все яснее вырисовываться две фигуры.

Справа возвышалась статуя Спасителя в белом, развевавшемся одеянии, ее прекрасную главу венчал терновый венец, плечо отягощал тяжкий крест, а исполненный тихой скорби взор, казалось, был направлен на меня; Спаситель как будто манил меня к себе.

Слева виднелась статуя женщины, которая словно потягивалась всем своим мраморным телом, поблескивавшим в лунном свете, женщины, сама красота коей заключала в себе нечто демоническое, могла причинить блаженную боль, заставляя одновременно страдать и ликовать, рыдать и наслаждаться. Казалось, ее белоснежная, хладная рука простерта к моему живому, бьющемуся сердцу, а взор белоснежных мертвых очей, не блещущий, а точно бархатный, обращенный неведомо куда, вселял в мою душу радость, словно приход весны.

«Ты должен возложить на себя крест и пострадать за все человечество», – будто бы говорил