Ибо кровь есть жизнь - Мэри Хелена Форчун

сомневался, действительно ли пережил с нею все это, действительно ли вкусил с нею небывалое упоение и действительно ли такое счастие выпало ему на долю. Восторженно рисуя перед его мысленным взором прошлое, она никогда не упускала случая упомянуть, что их ожидает еще более прекрасное, еще более пленительное будущее. Так опьяняла она обещаниями блаженства Вальтера, с радостью повиновавшегося ей во всем, так убаюкивала его, навевая сладостные мечты о грядущем, и потому он совершенно позабыл о последних годах их прошлой совместной жизни, когда она немало досаждала ему своей чрезмерной властностью и железной рукой управляла и им, своим супругом, и всеми домочадцами. Но даже если бы и пришли ему на ум их нерадостные совместные дни, неужели тягостные воспоминания смогли бы пробудить его от нынешнего счастливого сна? Неужели не оставила она все прежние свои земные слабости в могиле? Неужели не сделалась она приветливой, словно весеннее утро, и мягкой, словно осенний вечер? Неужели не исцелил и не облагородил все ее существо долгий гробовой сон, когда ни страсть, ни грех не смели и приблизиться к ней? Да и речи ее ныне совершенно изменились: о земном она говорила, лишь рисуя картины их любви; в остальном же делилась с ним исключительно помышлениями о возвышенном, о духовном, о вечном, то предрекая нераздельный союз их душ, то толкуя знаки судьбы. Словно песнь пророка, лились из уст ее слова надежды и успокоения.

Так прошло дважды по семь дней. Впервые Вальтер вновь узрел свою обожаемую возлюбленную в ярком свете майского солнца. Все следы пребывания в могиле совершенно исчезли, бледность ее ланит сменилась легким румянцем, а едва заметный запах тления – прелестным, околдовывающим сладким ароматом фиалок, единственным напоминанием о ее смертном сне. Вальтер более не ощущал страха и трепета, узрев ее в приветном свете дня; только теперь узнал он в ней прежнюю возлюбленную, утраченную и вновь обретенную, и, как прежде воспылав к ней земной любовью, возжелал заключить ее в объятия. Однако она отстранилась.

– Еще рано, любимый, – молвила она, – надобно дождаться полнолуния.

В третий раз пришлось Вальтеру еще семь дней терзаться томительным ожиданием, а утром, после той ночи, когда луна совлекла с себя земную тень, Вальтер, пробудившись от непривычно глубокого сна, увидел рядом с собою на ложе Брунгильду: она сама обвила его руками, сама прижала его главу к своей бурно вздымавшейся груди.

– Настало полнолуние, – прошептала она пробуждавшемуся от сна Вальтеру, и от ее пламенного поцелуя стон блаженства замер у него на устах.

С неистовой силой, словно стремясь навеки слиться с нею, он обнял возлюбленную, над прелестью которой оказалось не властно само время. Они принялись осыпать друг друга огненными лобзаниями, заглушая вырывавшиеся у них вздохи страсти; громко возвещая друг другу блаженство, сердца их забились в такт. Но когда Вальтер возжелал предаться с возлюбленной еще более страстным ласкам, она оттолкнула нетерпеливого и восстала с ложа.

– Не должно поступать так, любимый, – произнесла она. – Неужели я, познавшая и время, и вечность, очистившаяся в горниле смерти, неужели я, возрожденная, должна сделаться твоей наложницей, тогда как имя твоей законной супруги будет носить обычная дочь земли, не удостоившаяся просветления? Не бывать этому! Лишь в твоем роскошном дворце, на золоченом ложе, на этом троне, где некогда царила я полновластно, сбудутся все твои желания… да и мои тоже, – добавила она с пламенным поцелуем и исчезла.

Пылая от страсти и в душе уже готовый на все, что способствовало бы исполнению его желания, Вальтер поднялся с ложа и бросился прочь из замка. Не разбирая дороги, несся он верхом через горы, по вересковой пустоши, подобно стремительной буре; конь сминал копытами цветы и травы и поднимал пыль, покуда не доскакал наконец до родных мест седока. Ни приветливый прием, оказанный Вальтеру Свангильдой, ни ласки, коими осыпали его соскучившиеся дети, не растрогали одержимого безумной страстью и не заставили обратить помыслы к добру и благу. Разве под силу цветочному лугу удержать бурный поток, когда тот устремляется на него и грозит затопить, а жертва лишь жалобно взывает к своему обидчику: «О могущественный, узри же мою прелесть и пощади меня!» С рокотом проносит свои волны быстротекущий поток по цветам и травам, и то, что на протяжении многих лун создавала природа, погибает в один миг. Вскоре Вальтер призвал к себе Свангильду и объявил ей, что они не созданы друг для друга, что он стремится к возвышенным свершениям, каковые только и способны утолить пламенный дух мужчины, она же, напротив, всецело удовлетворена тесным домашним кругом и повседневными женскими занятиями; что он жаждет нового, доселе не познанного, она же, напротив, непрестанно перебирает, заново устраивает и украшает старинное и привычное; что она более не рожает ему детей, сделавшись бесплодной, а иначе и быть не могло, ибо на его пылкую страсть она отвечала лишь хладным исполнением супружеских обязанностей; и что посему он почтет за лучшее, если они расстанутся, ведь вместе испытать счастье им не суждено. В ответ Свангильда только вздохнула и спокойно промолвила, что он волен поступать, как сочтет нужным. Когда же на другой день он вручил ей разводную грамоту, повелев возвращаться в дом отца, она приняла приговор со всем возможным смирением, однако, предостерегая супруга, произнесла:

– Догадываюсь, кому обязана я разводной грамотой; я часто видела тебя на могиле Брунгильды, даже той ночью, когда внезапно разразилась ужасная буря и ясное небо в мгновение ока заволокло саваном грозовых туч; ведь от взора моего ничто не укроется. Если ты безрассудно решился пересечь ту черту, что отделяет нас, спящих и видящих сны, от тех, кто сны не видит, то горе тебе! ибо ты призвал в жизнь свою зло, и теперь оно не отступит, пока не поглотит тебя.

Она замолчала, Вальтер также безмолвствовал: в его отуманенном страстью разуме на миг всплыло похожее предупреждение волшебника, подобно тому как зарница освещает ночные облака, не побеждая самой ночи. Свангильда ушла попрощаться с детьми, коих отрывала она мучительно от сердца, ибо дети оставались с отцом по обычаю его народа. И, обильно оросив слезами их лица, окропив этой святой водой материнскую любовь, она покинула дворец и вернулась к своему отцу.

Так приветливая и милостивая госпожа была изгнана из дворцовых залов, а Вальтер приказал заново обустроить и украсить свое жилище, не жалея трат, дабы оно сделалось достойным новой повелительницы, которой скоро предстояло в него войти. Тем временем неутолимая тоска заставила его вновь устремиться к ней, хотя он и осознавал, что ищет ее близости себе на муку. Но вот наконец настал день, которому суждено было положить конец его страданиям: во второй раз ввел он Брунгильду как полновластную хозяйку в свое жилище. Слугам и домочадцам сообщили, что новую супругу, чье сходство с покойной Брунгильдой воспламенило его чувства, повелитель их привез из далеких чужеземных краев, ведь и Брунгильда не была его соотечественницей, а происходила из романских земель, где он и встретил свою будущую невесту. О, сколь счастливым мнил себя Вальтер, показывая вновь обретенной возлюбленной заново раззолоченный покой, прежде бывший их Эдемом и ныне призванный послужить им обителью страсти! Там убранный пурпурными драпировками трон навевал чувственные помыслы, и образы близкого блаженства так и витали возле него, подобно амурам, рассыпающим цветы из рога изобилия. Но сколь более счастливым ощутил он себя, когда солнце, весь долгий день словно нарочно медлившее на небосводе и насмехавшееся над его нетерпением, опустилось за горы и наступила ночь, которая сулила ему исполнение всех желаний: он мог наконец сорвать чудесный цветок. Ах, кому неизвестен чудесный цветок, более прекрасный и опасный, нежели древо познания? Он растет повсюду, но славится яркостью своих лепестков и ароматом лишь в жарких странах; там, где знойные небеса заволакивают черные тучи, цветок этот принимает облик пышной, бархатистой розы или пламенеющей, словно мрачный огонь, пряно благоухающей гвоздики. Там же, где золотые края небес обрамляют нежную голубизну, этот цветок