Башня. Новый Ковчег 6 - Евгения Букреева

Впрочем, для очистки совести и, будучи не в силах противиться въевшемуся в мозг привычному порядку, полковник всё-таки предпринял кое-какие действия. Для начала позвонил Рябинину и, услышав знакомый голос Селятина, попытался доложить по всей форме.

— Да брось, Сева, — когда рядом никого не было, Селятин переходил на родственный тон, имел право, потому как доводился полковнику шурином, и, хотя Островский на службе фамильярности не одобрял, тут даже обрадовался. — Дрыхнет генерал наш. Почитай литр с утра в себя влил.

— Тогда, как проснётся, доложи ему… хотя нет. Лучше дай мне знать.

Потом, помедлив, Островский набрал номер приёмной Караева, поднёс трубку к уху и долго с каким-то мрачным удовлетворением слушал длинные гудки. Когда начальником следственно-розыскного управления был он сам, о том, чтобы приёмная посреди рабочего дня пустовала, и помыслить было страшно. Тот же Жданов, который «перешёл по наследству» Караеву, скорее самолично бы застрелился, чем покинул свой пост без разрешения, к тому же не оставив никого вместо себя, а тут — пожалуйста. Полковник выждал ещё где-то полминуты и, положив трубку, вскинул глаза на адъютанта, вытянувшегося по стойке смирно в ожидании приказа. Тот, как только на него упал взгляд командира, ожил и бойко отрапортовал:

— Майор Бублик с солдатами отправлен в КПЗ, Дорохов помещён в отдельную камеру, а Литвинова сопроводили в следственный изолятор согласно вашему распоряжению.

— Пойдём.

Островский встал, одёрнул безупречно сидящий на его сухой подтянутой фигуре китель, поправил светлые волосы, словно он шёл не на допрос к задержанному, а на первое, долгожданное свидание. Хотя в какой-то степени так и было. Вряд ли хоть один человек на земле ждал кого-либо с таким нетерпением, с каким полковник Островский ждал Бориса Литвинова. Особенно, после того, как ему стало известно, что Борис Андреевич выжил.

Тот разговор, что лишил его опоры (ему словно петлю на шею накинули и табуретку из-под ног выбили), состоялся недавно, дней десять назад, сразу же после приказа о переводе полковника Островского в другое подразделение. Приказы Всеволод Ильич обсуждать не привык, но тут не выдержал. Всю ночь не спал, сидел, думал. Милка несколько раз заглядывала к нему в кабинет, укоризненно качала головой, но молча уходила, оставляя его наедине с собой и своими призраками. В квартире висела удушливая тишина, в небольшой детской спали дети, маленький Тимка и Лиля, отцова любимица, в спальне ворочалась Милка, беспокойная душа, которая засыпала, только уткнувшись маленьким курносым носом в его жёсткое плечо, а он всё сидел и смотрел больными, слезящимися глазами на копию приказа, на подпись под ним — круглые, аккуратные буквы, отражающие старательность подписавшего, — смотрел и ждал, что на листе приказа поверх уже выученных наизусть слов проступят другие строчки, которые объяснят ему: как так получилось? Почему?

Утром полковник не выдержал. Пошёл в генеральскую приёмную и потребовал встречи.

Юра сидел за столом в роскошном кресле, небрежно развалившись, но при этом нервно барабаня толстыми пальцами по деревянным полированным подлокотникам — эта лёгкая нервозность не осталась незамеченной для Островского. Они были в кабинете одни. Селятин, видимо, смекнув, зачем полковник появился здесь, остался за дверями, в приёмной, и Островский мог быть уверен, что его родственник именно сейчас никого к генералу не допустит. Юра это тоже понимал, на красном одутловатом лице отразилась некоторая растерянность, и пальцы забарабанили с удвоенной силой.

— Как это понимать? — Островский положил перед Юрой копию приказа, припечатав её широкой пятернёй. — Может, объяснишь?

Наедине и в память о былой дружбе полковник позволил себе нарушение устава, обратившись к Юре на «ты».

— А что я должен объяснять? — Юра наконец прервал свою барабанную дробь, вцепился в приказ обеими руками. — Тебя ж не в солдаты разжаловали. Перебросили руководить другим подразделением, сам знаешь, Кузянин в отставку ушёл.

— При чём тут Кузянин, Юра? У него зам толковый, майор Саркисян. Его сам бог велел на место старого полковника ставить. Я же в патрульно-постовой службе ни черта не смыслю. И потом ты не хуже меня понимаешь, что для меня значит моё подразделение. Я с самых низов его прошёл, каждую мелочь знаю. А ты туда Караева назначаешь. Не кого-то. Караева!

Рябинин оторвался от приказа. В его по-детски голубых глазах плавала муть, он шумно выдохнул, обдавая полковника перегаром.

— А вот кого надо, того и назначаю. Не твоего ума дело!

— Не моего, значит, — Островский едва сдерживался. — Ты, я смотрю, уже совсем освоился в генеральских погонах. Умным стал, мать твою!

— З-забываешься, полковник!

Пьяное Юрино заикание и то, что он попытался подняться, выползти из своего королевского кресла и не смог, вконец разозлили полковника. Островский гасил в себе ругательства и с трудом сдерживался, чтобы не обойти стол, не взять Юрку Рябинина за грудки, не встряхнуть так, чтобы лысая Юркина голова замоталась из стороны в сторону. Ничего в эти минуты так не хотелось Севе Островскому, как выдернуть на свет божий из генеральской туши, растёкшейся перед ним пьяной жижей, того весёлого лейтенантика, с которым они вместе балагурили ещё в учебке.

— Послушай, Сева, — Рябинин пошёл на попятную. Всё-таки открытая конфронтация была совсем не в Юрином характере. — Ты же должен понимать, сейчас все посты охраны на этажах нам передали из административного сектора. Работы много. Я тебя на сложный участок бросаю. У тебя опыт…

— Хватит врать, Юра, — Островский презрительно скривился. — Опыт мой… мой опыт в следственно-розыскном нужен. Мой! А не майора Караева. Чёрт, прости, полковника, мать его. Карьеру Тимур сделал стремительную — хотел бы я знать, за какие такие заслуги ему звание и эта должность прилетели? Сдаётся мне, что ко всей той хрени, что сейчас наверху творится, Тимур лично руку приложил. Так? Вся эта череда странных смертей членов Совета. Кашин, Ледовской. Покушение на Савельева… А, может, прав был Володька Долинин насчёт старого генерала, а, Юра? Может, и ты в этом по самые уши замазан?

— Ты соображай, что несёшь! — прохрипел Рябинин, и его рука потянулась к лежащей на столе фляге. Той самой, которую Севка сам когда-то ему и подарил. Ещё и шутил, что она ему без надобности — тот Юрка Рябинин спиртное на дух не выносил. Стало быть, теперь нашёл фляге применение, научился…

* * *

Их дружба, дружба между двумя мальчишками, ещё не лейтенантами даже — курсантами, возникла сразу, просто и естественно, как возникает она только у молодых. Крепкий, невысокий Юрка Рябинин, с застенчивой улыбкой на круглом, чуть полноватом лице, пришёлся Севке