Башня. Новый Ковчег 6 - Евгения Букреева

Островскому по душе. У них в учебке народ подобрался всякий, кого-то и по протекции двигали, но за Юркой Рябининым, как и за самим Севой (несмотря на то, что оба были из семей потомственных военных) никто не стоял — они свою птицу счастья добывали сами, — и это их не только уравнивало, но и было справедливо, а слова «честь» и «справедливость» в семье, где рос Сева Островский, много значили.

Тогда им казалось, что это у них навсегда. Они вместе постигали азы воинской науки, вместе сбегали в самоволки, кадрить девчонок — смешное старинное слово, которое Сева то ли где-то прочитал, то ли где-то услышал, — вместе сидели потом на гауптвахте или драили до посинения полы в казармах, подгоняемые длинными матерными ругательствами толстого и уставшего от жизни капитана, а вечерами, перед тем как уснуть, делились своими планами на жизнь. Эта жизнь представлялась им, юным романтикам, сияющей дорогой со ступенями наверх. Севка мечтал стать генералом, а иначе зачем всё это, а Юрка, более приземлённый и прагматичный, над ним посмеивался, приговаривая: «Нам бы, Сева, чин полковника, и всё, считай — жизнь удалась». И если бы им кто-то сказал тогда, что до генеральского кресла из них двоих доберётся Юра Рябинин, они бы оба просто расхохотались тому человеку в лицо.

После учёбы жизнь их слегка развела: Юрка пошёл по хозяйственной части, а Севка, с отличием выдержав все экзамены, получил направление в следственно-розыскной отдел.

Работа в разных подразделениях естественным образом охладила их дружбу: Севку, как молодого, в следственно-розыскном отделе старшие товарищи эксплуатировали в хвост и гриву, а Юрка, неожиданно выбившись в помощники к самому Ледовскому (тоже, конечно, подай-принеси, но зато при генерале), обзавёлся пузатым кожаным портфелем к неуёмному веселью прежних товарищей и намечающимся жирком на боках и ляжках. Но даже не это послужило причиной разрыва казавшейся нерушимой дружбы: что-то неуловимо странное стало проявляться в характере друга, а в таком случае, как говорилось в одной из старинных книжек — cherchez la femme.

К тому времени сам Севка уже успел жениться, влюбился слёту в синеглазую Милку Селятину, которую «закадрил» на одной из прогулок в парке. Живая, колкая на язык девчонка зацепила Севу Островского сразу, и, как ржали его сослуживцы, Севка оказался женат, так и не приходя в сознание.

Будучи счастлив в браке, Сева со всей широтой души стремился осчастливить и Юрку, затаскивая его при всяком удобном и неудобном случае к себе и знакомя с многочисленными Милкиными подругами. Милка, раскусив намерения своего юного супруга, приводила на смотрины разных танечек, светочек, леночек, всех, как на подбор пухленьких, светленьких и смешливых — Севка знал: Юрке такие нравятся. Но Рябинин, к его великому удивлению, оставался равнодушным, а потом вдруг взял и неожиданно женился и на ком — на Наташе Барташовой, яркой, надменной красавице, высокой, едва ли не выше, чем сам Юрка, стройной той аристократической худобой, что кажется, ещё чуть-чуть и красота перейдёт в уродство. Жила Барташова где-то на Надоблачном, в квартире с потолками под три метра, набитой какими-то деревянными буфетами, старинными комодами, зеркальными трельяжами, гардинами, бархатными козетками на кривых золочёных ножках, оттоманками, секретерами — Севка и половины слов не знал, да и сам Юра, перечисляя неслыханные богатства своей супруги, часто путался в показаниях.

— Ну что, Юрка, когда пригласишь нас в свой дворец? — наседал на друга Севка. — Раз уж свадьбу зажилил, не позвал, так хоть новый дом покажи.

Про свадьбу была истинная правда: Рябинин не пригласил никого из своих прежних товарищей, но Севка, хоть ему и неприятно было, обиду проглотил. Зато потом теребил приятеля, больше смеха ради, чем взаправду. А Юрка юлил, мялся, мычал что-то про то, что у отца Натальи ответственная работа, и гостей они не любят, и, наверно, именно это Юркино мычанье и разозлило вконец Севку, да так, что он однажды прижал Рябинина к стенке, и тот нехотя назначил время визита.

Тот вечер крепко засел в памяти у четы Островских. Роскошь квартиры обрушилась на них сразу, ещё у входа.

— Господи, Сев, эта дверь, она что — деревянная? — выдохнула Милка и схватила его за руку. — С ума сойти. Деревянная! Ты только потрогай её, потрогай!

Им с Милкой надо было у той двери и остановиться, чёрт их понёс дальше, потому что оба они оказались не готовы к тому, что их за этими дверями ожидало.

Едва перешагнув порог, они очутились во дворце. Скрипел под ногами деревянный паркет, плюшевые, лоснящиеся оттоманки горбились толстыми валиками, серванты и буфеты с закруглёнными стеклянными боками вырастали неприступными монументами, со стен смотрели тёмные портреты давно уже мёртвых людей, и медные, отдающие в зелень люстры подрагивали над их головами блестящими капельками подвесок.

Неестественно прямой Юра молчаливо отсвечивал рядом со своей молодой женой. А она, в длинном платье, мягком и струящимся, с высокой и строгой причёской была естественной частью этих исторических декораций. А вот они с Милкой… наверно, именно так и выглядели когда-то бедные родственники-приживалки, которых по большим праздникам пускали на кухню с чёрного входа и торопливо, не глядя, совали в руки остатки недоеденного пирога…

— Ты как хочешь, Севка, а я больше к Рябининым не пойду, и не уговаривай, — заявила ему Милка, когда они, ошарашенные королевским великолепием, вернулись к себе, в маленькую, но уютную квартирку — всего две комнаты, пластиковая стандартная мебель, дешёвые безделушки на полочках.

— Не понравилось? — поинтересовался Сева, хотя уже знал ответ, он и сам чувствовал нечто подобное.

— Не в этом дело, — Милка подошла к нему, уткнулась в шею. — Просто, Севка, ну это же склеп какой-то. Там от всех могильным холодом веет, от Натальи, от отца её, даже от горничной. Видел, как она на меня смотрела, эта старая карга? — засмеялась Милка. — Словно я пришла специально за тем, чтобы спереть их серебряные ложечки. Или фужеры. Или эти, как их… канделябры.

Севка был согласен с женой. Он и сам не мог взять в толк, что связывало простого в общем-то парня Юрку Рябинина с надменной и чопорной Натальей Барташовой. Чем она могла его заманить? Ну не канделябрами же в самом деле.

Укладываясь в тот вечер спать и глядя на уже заснувшую жену, Севка, видимо, на контрасте вспомнил свой первый визит к Милкиным родителям. Она потащила его знакомиться с мамой и отцом, а он упирался и отнекивался — ничего Сева Островский в своей жизни не боялся, а тут струхнул. И как оказалось зря.

Небольшая стандартная квартира на двести