Монумент - Йан Грэхем

Люджен Краск поднялся на ноги.

– Отец Рендейж настоял, чтобы ты спал в другой комнате. Он решил, что негоже человеку поправлять свое здоровье в таком месте… Это ведь склеп. Конечно, было бы не очень приятно тут очнуться, как полагаешь? – Он нервно улыбнулся. – Я сказал, что ты не робкого десятка и вряд ли испугаешься нескольких костей. Но Рендейж настоял на своем. Так что здесь поселились мы. Жутковато, должен признать. Зато мы в безопасности.

Баллас отпил из бутылки.

– Священник сказал: тебе повезло, – продолжал Краск. – Кинжал, по счастью, не задел ничего серьезного. Так что ты поправишься, от раны не останется и следа, кроме шрама. Но это не беда. Следы боев украшают мужчин, не так ли?

Не обращая внимания на болтовню Краска, Баллас прямиком направился к переписчику.

– Мы заключили сделку, – сказал он, в упор глядя на калеку – я все сделал. Твои хозяева мертвы.

– Знаю, знаю, – кивнул Элзефар. – Я видел труп Каггерика Бланта. Великолепное зрелище. Это меня вдохновило…

Баллас не мог понять, говорит Элзефар серьезно или иронизирует. Между тем Люджен Краск возмущенно уставился на переписчика.

– А те несчастные, которые заживо сгорели в доме? Пожар тоже был великолепным зрелищем?

– Мы уже говорили об этом, – устало сказал Элзефар. – Ты проспал почти двое суток, Баллас. И все это время твой друг пылал праведным гневом. Да, я поджег барак. Да, многие погибли. Краск не может понять, что мои коллеги в полной мере заслужили такую смерть. Эти «несчастные» глумились надо мной. Много лет изо дня в день они потешались, дразнили меня, оскорбляли. Смеялись над моими увечьями. Я не могу ходить. Я не могу бегать. Ни одна женщина не взглянет на меня иначе как с отвращением. А им все это казалось очень забавным. Если б вы только слышали их шуточки. Каждая острее того клинка, что воткнулся Балласу в брюхо…

– Ты спалил их заживо! – рявкнул Краск.

– А их насмешки заживо сжигали меня, – сердито сказал Элзефар. – Что ты можешь знать о моих страданиях? Тебе невдомек, каково это – быть калекой. – Он шлепнул ладонью по колену своей бесполезной ноги. – Прожить всю жизнь, не умея бегать, прыгать… гулять по холмам, плавать в реке. Я был проклят с самого рождения, хотя ничем не согрешил. И все же я страдаю. С какой стати?

Переписчик помолчал, потом досадливо махнул рукой.

– А, да что там говорить… – Он обернулся к Балласу. – Обстоятельства изменились.

Баллас вопросительно приподнял брови.

– Я не могу выполнить наш договор. До тех пор, пока ты не согласишься слегка видоизменить его… Так, чтобы он больше подходил нам всем.

– Я предупреждал, – сказал Баллас. – Если нарушишь обещание, я тебя убью.

– Валяй убей, – отозвался Элзефар. – Убей – и ты потеряешь свой единственный шанс на спасение… Я ведь немногого прошу: только чтобы после нашего побега вы доставили меня к Синему Ручью, это в пятидесяти милях отсюда. Да, вам придется сделать некоторый крюк на пути к горам, но не слишком большой.

– И зачем тебе к Синему Ручью?

– Там… там мой дом. Я прожил в нем много лет, когда копировал запрещенные тексты. Место безлюдное. Туда не ведут дороги, поблизости нет деревень. Там безопасно. Я жил один и теперь снова об этом мечтаю. Человечество все больше и больше раздражает меня. Я буду жить отшельником – как Кадарис в лесу. – Он усмехнулся. – Хотя не уверен, что способен жертвовать собой ради чего попало… Я прошу лишь об одном: помогите мне выбраться из города и доставьте к Ручью.

– Он не имеет права диктовать нам условия. – Краск встал рядом с Балласом. – Теперь мы все в одной лодке…

– Тебя доставят к Ручью, – сказал Баллас. – А теперь выкладывай, как мы будем выбираться из Грантавена?

Элзефар указал вниз.

– Канализация.

– Какая еще канализация? – нахмурился Баллас. – Ее здесь нет. Я не видел ни одного сточного желоба…

– Ее больше не используют, – отвечал Элзефар. – Канализационная система была построена триста лет назад и выводилась в Черную реку, которая уносила слив на вересковье. Но Черная пересохла, теперь от нее остался только ручей на краю города. Сточные желоба разобрали, а канализацию запечатали. Это случилось полторы, может, две сотни лет назад. В наши дни большинство людей и не догадываются о туннелях под городом. Сдается мне, что даже Церковь Пилигримов о них позабыла.

– Но ты о них знаешь, – перебил Баллас.

– Однажды много лет назад меня попросили сделать копию плана, который хранился в архиве на улице Папоротника. Сеть канализации сложна, как лабиринт. Если мы хотим выбраться отсюда, понадобится карта. Разумеется, добыть ее из архива будет не так-то просто. – Он улыбнулся. – Но ты, Баллас, справлялся с задачами и посложнее.

Вернувшись в свою комнату, Баллас опустился на кровать и уставился на череп Кадариса. Он чувствовал себя усталым и разбитым. Противно ныла рана в животе. Баллас решил немного поспать, но тут в коридоре послышались шаги. На пороге возник Люджен Краск.

– Мы можем поговорить?

Баллас, не ответив на поставленный вопрос, спросил:

– Этот священник, Рендейж, – что он за человек?

– Большой праведник, – отозвался Краск.

– Неправда.

– Да?

Баллас помахал пустой бутылкой.

– Освященное вино.

– И что же?

– Я пил его раньше, – сказал Баллас, вспоминая вино, украденное у отца Бретриена. – Я узнал вкус. Его дозволяется пить только во время церковной службы. Делая вот так, – он отхлебнул из бутылки, – я совершаю святотатство. Более того: пить вино – вообще большой грех. Четверо не дозволяли этого.

– Ты ошибаешься. Вино запретили не Четверо, а Церковь. А Рендейж – священник необычный. Он церковник по названию, но не по духу. И следует заветам Четверых, а не Церкви Пилигримов.

– Это он говорил, – кивнул Баллас. – Но я не знаю, можно ли ему доверять.

– Не забывай: он спас тебе жизнь.

– То есть ты считаешь, что можно?

– Элзефар доверяет, – сказал Краск, – а он, судя по всему, человек осторожный. Более чем… – Старик поморщился, словно разговор о переписчике оставил во рту неприятный привкус. – Когда стражи начали охотиться на него, Элзефар нашел убежище у Рендейжа. И попросил священника помочь нам. – Краск вздохнул. – Рендейж – странный человек. Но может быть, это потому, что он и впрямь праведен. А такая праведность – большая редкость.

Над головой послышались шаги множества ног.

– Молельный зад располагается прямо над нами, – заметил Краск. – В двадцати футах там, – он поднял глаза к потолку, – собралась сотня людей. Простых людей, которые разорвали бы нас на части… – Он умолк. Раздался голос Рендейжа. Слов было не разобрать, но спокойный, размеренный речитатив церемонии долетал до них.