Твоя половина мира - Евгений Прошкин

Света нет, но все видно: восемнадцать ступеней вверх, потом площадка, разворот на сто восемьдесят градусов и снова – восемнадцать ступеней, восемнадцать маленьких шажков. Площадка, разворот. И так – сто четыре раза, до пятьдесят второго этажа. Лифты в отеле «Колумб» исправны, и ни один идиот не станет подниматься пешком. Поэтому пользоваться лифтом нельзя. Восемнадцать шагов – разворот – восемнадцать шагов. Торопиться некуда, впереди целая ночь. Площадка – марш – площадка. Тридцатый этаж, ноги начинают гудеть. Можно присесть на пол. Скорость – не цель.

Тиль привалился к прохладной стене и пошевелил пальцами. Две рукоятки в ладонях уже не воспринимались отдельными предметами – без них руки стали бы пустыми и незаконченными. Легкий «стейджер» и угловатый полицейский «s-мерш», в котором дизайн пал жертвой функциональности. «Стейджер» – в левой, «s-мерш» – в правой, он тяжелее. Ладони вспотели, но рукоятки не скользят. Даже не верится, что когда-нибудь придется с ними расстаться…

У Тиля зачесался лоб, и он погладил его стволом – иначе было неудобно, иначе и не получилось бы.

Теперь встать и подниматься дальше. Половина уже пройдена: пятьдесят два минус тридцать – это двадцать два этажа, сорок четыре пролета. Марш – площадка – марш… Марш – площадка – марш… Ноги снова сдают, не поймешь, от чего: усталость?.. страх?.. Бояться плохо, бояться неправильно. Ноги не понимают. Они дрожат – их не переспорить…

Щиплет глаза. Пот?.. Нет, просто хочется спать. Больше двух суток без сна: в семнадцать лет – обычная история, в двадцать пять – тяжело, но не смертельно, в тридцатник это почти за пределом возможностей.

Плюс нервы, конечно. Сколько их, бедных клеточек, сгорело в башке, пока он выходил под прицелами снайперов? Много, слишком много. После такой встряски полагается принять грамм пятьдесят в чистом эквиваленте и лечь на что-нибудь мягкое. Но пока это мечта.

И самое главное – транквилизаторы, нездоровый эксперимент над самим собой. Весь потребленный дипэкзедрин как будто сконцентрировался в одной точке и оттуда разросся мутным пятном сонливости. Не свалиться бы… Потом – можно. Потом, когда все закончится, когда форвард Люгер станет стопроцентно, безоговорочно, восхитительно мертвым телом, – вот тогда можно будет и рухнуть. Часов на десять-двенадцать, не меньше.

«Рухнешь, Хаген, – заверил Демон. – И не на десять, а навсегда. Поворачивай, пока не поздно. Это добрый совет».

«Давно меня ждешь?»

«Дольше, чем ты думаешь».

Тиль набрал воздуха и, задержав, медленно выдохнул.

Вперед! Демон прикончит его в самом крайнем случае – не раньше, чем увидит зрачок пистолета и поймет, что выбора уже нет. Тилю останется лишь нажать на спуск. Он может не успеть и этого… Но он будет стараться. Изо всех сил.

Стволы ударились о стену и брякнули на разные голоса: «стейджер» – ласково, по-домашнему, вороненый «s-мерш» – звонче и жестче.

«Это просто смешно, Хаген».

«Значит, посмеемся…»

«Что ты будешь делать со своими пистолетами? «Стейджер» можешь выкинуть сразу. Память о сестре? Я тебя понимаю, но «стейджер» бесполезен. К тому же, в нем всего три патрона осталось».

Тиль сжал рукоятки. Демон знал и это. Скверно…

«Полицейский «s-мерш» тоже не годится. Оружие нормальное, но для другого случая. Меня можно убить бомбой, к примеру. Но где ты ее возьмешь? А пистолеты… забавно, Хаген. Это тебе не дешевый «Селигер», двери здесь надежные».

«Я постучусь».

«Я не открою».

«А я снова постучусь».

«Будешь долбить до утра, пока за тобой не явятся».

«А явятся за мной лишь после того, как погибнет Альберт?»

«Естественно».