Знак небес - Валерий Елманов

Вместо ответа Константин не спеша прошел к лавке, которую дружинники успели для него откуда-то притащить, критически покосился на домотканый половик, впопыхах постеленный на сиденье вместо обычного ковра, и вполголоса поинтересовался у воеводы:

– Из него хоть пыль-то выбили?

Тот утвердительно мотнул головой и заверил:

– По нему вообще еще никто не ходил. Прямо у ткачих забрал из станка. Вон, гляди-ка, нитки болтаются – даже до конца не доделали.

– Ну, тогда ладно, – вздохнул Константин и жестом подозвал пленных князей.

Те послушно двинулись к рязанскому князю. Попик семенил тихонько сзади, стараясь не высовываться из-за их спин. Оставаться на месте он не пожелал. Толпа сельчан тоже, будто по команде, стала медленно подходить, охватывая Константина и пленников плотным полукольцом, чтобы ничего не упустить из предстоящего зрелища. Из людской гущи слышались приглушенные голоса. Отдельные обрывки разговоров донеслись до Константина.

– Ворон ворону глаз не выклюет, – это сзади и справа.

Князь нахмурился.

– Возьмет окуп да и отпустит. А они потом сызнова придут, – это уже слева.

Константин нахмурился еще сильней.

– Раз воев их повесил, стало быть, и их должон. На них-то вины поболе, – успокаивающе произнес чей-то старческий голос, но ему возразили сразу несколько человек:

– То вои простые, а то князья.

– С покойника что возьмешь, а с живых – гривны.

– Хотел бы повесить – вместе с прочими бы вздернул.

– В нашей крови те гривны будут. Не будет ему с них счастья.

И снова обреченно-тоскливо:

– Ворон ворону…

Константин поначалу и впрямь собирался выпустить всех четверых за выкуп. Дело было не в деньгах, хотя они тоже на дороге не валяются.

Главное заключалось совсем в другом – они были князьями, то есть стояли наособицу, со всеми отсюда вытекающими последствиями. Придумать им любое другое наказание, кроме смерти? А какое? Порку публичную затеять? Это еще хуже получится.

И не в том дело, что он лично их унизит. Они-то как раз по заслугам получат. Но простому люду такого зрелища устраивать тоже ни в коем случае нельзя. Уж очень оно чревато на будущее самыми непредсказуемыми последствиями, в том числе и для самого Константина.

Тогда и впрямь лучше повесить, но этого делать тоже нельзя. Хотя, конечно, просто так отпускать их совсем не хотелось. Чисто по-человечески не хотелось. Словом, какой-то заколдованный круг получался. Константин обреченно вздохнул.

– Княже, Нюрнбергский трибунал давно пора открывать, – деликатно напомнил стоящий сзади Вячеслав. – Публика в сборе, обвиняемые на месте, кому ждем?

– В чем их личная вина? – негромко спросил Константин. – Вот этого, например. – И ткнул пальцем в человека, стоящего с самого краю.

– Сам скажешь, Андрей Всеволодович, али мне за тебя ответить? – степенно спросил рязанский дружинник, который стоял рядом с князем.

Тот молчал, понурив голову.

– Стало быть, мне за тебя, – вздохнул дружинник и сделал шаг вперед. – В селище Пеньки оный княжич черниговский троих мужиков самолично срубил. При этом еще и похвалился, что он получше прочих мечом володеет, а дабы речи его за пустую похвальбу не сочли, он четвертого, коего уже в полон взяли, своим мечом вкось на две половины разрубил. Кроме того, будучи уже здесь, в Залесье, бабе одной тоже голову с плеч снес.

– Она сама на меня налетела, – вскинулся было обвиняемый.

– С мечом в руках? – невинно осведомился Константин.

– У нее когти, как мечи. Вон, руку мне оцарапала до крови, – не зная, что еще сказать, выпалил Андрей Всеволодович, в качестве доказательства демонстрируя тыльную сторону левой ладони, на которой и впрямь алели три розовых царапины.

– Ишь ты, – усмехнулся князь. – Знатные у тебя раны. За такие и впрямь отомстить надобно, чтоб неповадно было. А мужиков зачем рубил, похваляясь? Или они тоже царапались?

– В горячке я был, в запале. Сам не ведаю, как получилось. Не ведал, что творил, – снова опустил тот голову.

– Не дело ты учинил тут, Константин Володимирович, – встрял Мстислав Глебович, который стоял в середине, держа на весу раненую руку, кое-как перемотанную какой-то замызганной тряпицей.

Был он изо всех четырех самым старшим и держался увереннее прочих.

– Я князь, и ты князь. Почто смердов на суд собрал? Откуп назови, какой тебе нужен, а перед этим вели отвести в покои да накормить, а там и обговорим, сколь гривен тебе надобно от моего отца Глеба Святославича. А что вина у нас всех перед тобой – от того ни я, ни они и так не отрекаемся.

– Вина у вас, положим, не передо мною, а перед ними, – кивнул в сторону толпы Константин. – А про князей ты тут неверно сказал. Я-то таковым являюсь, а вот вы… В чем у вас от татей шатучих отличие – не скажешь?

Ответом было молчание.

– Вот и сам разницы этой что-то не вижу, – сокрушенно вздохнул рязанский князь.

– А ты другое в виду поимей, – подал голос Мстислав Глебович. – Мы ведь подсобить тебе пришли, с христианскими намерениями – обратить в святую веру здешний народишко, который закоснел уже в поганом язычестве. Нашумели, конечно, малость, но кто же виноват, что они сразу за косы да топоры хватаются. Поначалу-то думали всех миром в церкву загнать да окрестить заново, ан не так все вышло.

– Они идолищам поганым в лесу молятся. Я знаю, где это. Даже показать могу, – пискнул осмелевший попик.

– А с тобой, человек божий, у нас отдельный разговор пойдет, – достаточно спокойно, даже почти ласково пообещал Константин.

Но была в той ласковости такая невысказанная угроза, что уж лучше бы князь как-нибудь прикрикнул – все пар бы спустил. Нет, в себе удержал, а это намного хуже. Попик мигом затаился и сызнова юркнул за княжеские спины.

– Он все верно сказал, – подтвердил Мстислав Глебович. – Ты вон Владимир с Ростовом брал, а у себя под носом язычников не приметил. Вот мы и…

– А тебе, княже, что за печаль была до язычников моих? Ты кто – митрополит или епископ черниговский? – перебил Константин и, ткнув пальцем в дружинника по имени Первак, требовательно спросил: – В чем вина этого князя?

Дружинник чуточку помедлил, припоминая. Его, как и еще троих, к князьям приставили до начала опроса видоков, чтобы запомнить, в чем именно вина каждого. Перваку, можно сказать, повезло. На Мстиславе Глебовиче меньше всего грехов оказалось, и теперь вой, старательно морща лоб, припоминал их все.

– Воя Брутю самолично на копье вздел. Это в Пеньках было. Все жечь повелел. Баб хлестал нещадно, а старухе Матрене так руку перебил, что ни поднять, ни пошевелить ею ныне не в силе. Здесь, в Залесье, девке Бажене и вовсе глаз выбил. Кузница Точилу срубил.