Киоко. Милосердие солнца - Юлия Июльская

— Таким количеством невинных жертв…

— …Которых всё равно не удалось избежать.

И вот она вновь вся в крови и грязи сидит в Кюрё среди трупов. Вновь убивает самураев. Вновь с волной уносит тысячи жизней в Минато.

— Так, значит… мы злодеи? — Она смотрела на него, моля про себя, чтобы он опроверг эти слова, чтобы сказал что-то утешительное, чтобы убедил в необходимости всего, что они уже совершили. Она смотрела на него как на бога, которому принесла жертву, ожидая его благосклонности. Оно этого стоило? Молю, оправдай эту жестокость, скажи: всё было не зря.

— Для тех, кто был и кто остаётся верен моему отцу и его идеям, наверняка да.

— А для Шинджу?..

— Для Шинджу злодеев не существует, Киоко. Есть люди и ёкаи, даже боги, которые стремятся делать благо. Просто это благо у каждого своё. А способы… Сама видишь, у нас не вышло быть благодетелями, которые всех спасли.

— Но теперь эти земли открыты для всех… — Она пыталась убедить не его — себя. Хотя и понимала, что он прав. Что бы она ни говорила, это не сможет лишить его слова силы, только дополнит.

— И многие за это нас возненавидят, но ты ведь и сама об этом тревожилась.

Она лишь кивнула.

— Я это сказал не для того, чтобы ты поняла моего отца. Я всё ещё не считаю его правым и не принимаю его идей о человеческом превосходстве. Однако его верность избранному пути, его упорство и умение держать власть — то, что нам стоит перенять.

— Но императоров чтут… С ними могут быть не согласны, но им верят, им служат.

— Всё так. Однако мягкотелость — не лучшая черта правителей. Я лишь хочу, чтобы ты была готова к трудностям, что нас неизбежно ждут. Я буду рядом, и, если захочешь, я возьму на себя все самые сложные решения и весь гнев тех, кто осмелится его проявить. — Она не успела возразить, он тут же продолжил: — Только ты не позволишь. И поэтому я всё это тебе говорю. Мэзэхиро не был хорошим мужем для моей матери или добрым, любящим отцом для меня, но он был тем, кто заставляет стать сильнее и бороться за свои устои. Он был хорошим военачальником и советником Первейшего. Во всём, кроме ненависти и жажды мести.

Иоши поджал губы и замер на миг, подбирая слова.

— Если быть совсем искренним, он был мне отличным наставником, — признался он. — Ни с одним другим сэнсэем я не смог бы добиться той дисциплины, что привил мне отец. Посоревноваться с ним мог разве что Дзюби-дзи. — Иоши усмехнулся, и от этой улыбки Киоко стало пусть немного, но легче.

Напряжение ушло — она просто устала. Вера в правильность их выборов держалась сейчас только на Иоши, и она была благодарна, что он здесь, рядом, и при необходимости сможет взять на себя всю ту боль и весь гнев, с каким им, возможно, придётся столкнуться.

— В конце концов, мы справились с твоим отцом. Разве может быть в империи угроза страшнее? — улыбнулась она. Голоса и шаги за стенами, не замолкавшие в этот день, стали приближаться. — Пора начинать.

Её улыбка — та, что только для него, — сменилась привычной маской вежливости. Небольшая слабость, которую она себе позволила, больше не была уместна. У Хотэку-доно сегодня большой праздник, а она обязана ему если не всем, то очень многим. Нельзя показать переживания. Только радость, и радость эта будет искренней, потому что у Шинджу будет достойный сёгун, а у Первейшего — верный друг и советник. Только того она и желала.

* * *

— Не хочешь поменять здесь всё? — проворчала Норико. — Полы воняют кровью. Уж не знаю, что отец Иоши вытворял дома, но это мерзко.

— Поменяем, — просто кивнул Хотэку. — Надо только узнать, к кому именно с этим обратиться.

— Я разберусь. — Она подняла подаренную им ленту и задумчиво посмотрела на неё. — Как думаешь, если я волосы соберу, это будет слишком странно?

— Ты заболела? — Хотэку придвинулся так резко, что она не успела отпрянуть, и коснулся губами лба. — Горячки нет. С каких это пор тебя беспокоит мнение придворных дам?

Щёки — она ясно это ощутила — стали пунцовыми.

— Я просто… Я не хочу ставить императрицу в неловкое положение, — попыталась оправдаться Норико.

— Конечно, — улыбнулся он.

— Птиц!

— Что?

— Не зли.

— Так тебе помочь? — насмешливо спросил Хотэку.

— Помоги. — Она протянула ему ленту и повернулась спиной. Хотя Норико и предоставили служанок, но было что-то в том, чтобы просить о помощи Хотэку. Пусть она и не просила прямо.

Он подвязал ей волосы, как делал это раньше, но, когда Норико уже собралась повернуться обратно, обхватил её руками со спины и прижал к себе.

Она замерла на миг, а потом всё же расслабилась и прижалась крепче.

— Мр-р-р…

— Кошка.

— Птиц.

— Будешь жить со мной?

— Что? — Норико едва не вывернула ногу, так резко обернулась, высвобождаясь из его объятий.

— В отдельной комнате, если хочешь. Здесь их полно.

— Но… Зачем? Я думала, твои родители будут здесь жить.

— Будут. И всё же: дворец большой. Ты видела их минка? Там весь дом как здесь павильон для чаепитий. Но если ты не хочешь — я не настаиваю.

— Да я… — Норико запнулась. Что она? Не хочет? Она сама не знала. Но чтобы узнать, требовалось время. А у неё это время словно забирали.

— Я понимаю, — кивнул Хотэку. — И ещё раз повторю: я не настаиваю, только спросил. Наверное, я понимал, что ты откажешься. Но всё же хочу, чтобы знала: в любой ситуации и в любое время можешь прийти сюда и оставаться так долго, как пожелаешь. А можешь не оставаться вовсе. Я не претендую на твою свободу.

От этих слов стало легче. Всё, что Норико знала о человеческих отношениях, вело к тому, что они сами сковывали себя правилами, в которых так часто оказывались несчастны. Этого она не хотела. Но вместе с тем не хотела терять и Хотэку, а потому боялась, что выбор всё-таки встанет.

— Я слишком долго была здесь кошкой, мне нужно время, чтобы привыкнуть быть бакэнэко. Я имею в виду…

— Я понял. В конце концов, тебе придётся говорить с людьми…

Она застонала.

— С придворными дамами.

— О нет…

— И возможно, позже кто-нибудь даже осмелится к тебе посвататься.

— После того как я выйду на церемонию с тобой из твоего дома?

— Конечно. Близость к сёгуну сделает тебя ещё более желанной невестой. — Хотэку улыбался. Опять эта дурацкая насмешливая улыбка. Ответить ей было нечего, так