Орден Крона. Банда изгоев - Нина Малкина

Динь-динь. Бархатные бубенцы занавески покачивались, бились друг о друга, хотели мне рассказать короткую историю горячей страсти, что некогда случилась в этом транспорте. И я улыбнулась. Служебный дилижанс Претория слабо накренился, взбираясь на очередной мост.

За окном зашуршала серебристым плеском Лангсордье, разбилась в своём неистовстве в низеньком водопаде.

Ласковая осень в этом году очень рано озолотила белоснежный наряд столицы, затанцевала тёплым ветром у высоких витрин и на площадях. Свет с неба, едва тёплый, охристый, разлился по мрамору Лангсорда медовой патокой, словно солнце теперь сияло через стеклышко янтаря. И квертиндцы бродили вдоль улиц и проспектов неспешно, покачиваясь, наслаждаясь осенним началом нового года и красотой столицы.

— Жизнь Везулии Иверийской была очень короткой и печальной, увы, — Камлен Видящий, что сидел напротив, протянул руку и пригладил тёмную гладь вышивки, распятую в пяльцах. — Она не знавала ни доброты своего воинственного отца Галиофа, ни теплоты слишком рано почившей матери, ни даже любви мужа — властолюбивого иноземца Парта. Но больше всего молодая королева тяготилась своим даром к предсказаниям.

Мне уже доводилось смотреть глазами Везулии — первой истинной Иверийской королевы Квертинда, дочери Галиофа Завоевателя. Замкнутая, несчастная и болезненная девушка почти не выходила из Иверийского замка, окружённая охраной. Прорицания истощали её, мучили, губили, тянули из неё свет и радость. Она вышивала свои видения, вкладывала в каждую лоснящуюся гладь нити капельку магии Нарцины и щедро орошала слезами горя.

Вот и сейчас я держала в руках её последнюю работу — незаконченную. В угрюмых, серых цветах нитей двое кружились в вальсе. Мужчина в дорогих одеждах уверенно вёл в своих объятиях девушку, цвет глаз которой рассмотреть было невозможно: они были завязаны лентой. Это был странный отрешённый танец, но преисполненный какой-то болезненной, жестокой и преступной нежности. Пара красовалась на невесомом, почти прозрачном полотне, отчего казалось, что они парят в округлой раме.

Везулия жила в своих грёзах, и даже в самых тёмных видениях пыталась увидеть толику теплоты. Я понимала её — это были отчаянные попытки полюбить жизнь. Жаль, что ей этого так и не удалось.

— Мне всегда так больно видеть её, Великий Консул, — я слышала, как прошлое королевы зовёт меня в видение, накрывает своей вышитой печалью пеленой. — И в то же время так радостно за свою собственную судьбу. Ведь я, как и она, могла бы обезуметь и лишить себя жизни, если бы мне не повезло узнать Вас. Это ужасно стыдно.

— Не винись, — старик повёл пустыми белками глаз. — Не всем по силу выдержать дар. И ты выдерживаешь не только благодаря везению, но и своей собственной силе, Ванда.

Горжетка колола мою шею иголками пушистого меха. Такая же смешная, нелепая, как и я — уже мёртвая лиса, видавшая свою собственную смерть, но всё ещё способная рассказывать истории. Моя ладонь пригладила пушистый мех, пропуская его через пальцы. Нэнке рядом завозилась, закряхтела в своей дремоте, и я отвернулась к окну.

Лангсорд проносился мраморными шпилями, высокими белыми зданиями, фигурными перилами мостов и балконов, ажурными витринами в несколько этажей, — сжатый, как пружина. И в то же время громадный, бесконечный, от своего двуглавого шпиля с часами до заповедных рощ за окраинами. Город государственных тайн, великих правителей, гордость и сердце Квертинда. Монументальное творение Тибра Иверийского. Город трагической красоты. Его архитектурная торжественность — словно сцена для главных событий, что разворачиваются в королевстве вот уже двести лет, унося жизни и давая новое существование для творцов квертиндской истории.