Драконий коготь - Артур Баневич

— Гляньте на этого мудрилу. — Светловолосый мягко соскочил со стола. — Все вроде бы знает о современной молодежи, а того, что она агрессивна, возбудима и может запросто обидеть тех, кто над ней подсмеивается, не знает. Учтите, господин Дебрен из дыры, названия которой я не припомню. У меня есть для вас работа, не требующая больших физических усилий. Так что вы можете взяться за нее без особого ущерба для вашей миссии. Я верно говорю, Мязга?

Пухлощекий неуверенно пошевелился; тоненько кашлянул. Дебрен устало подумал, что отсюда большие неприятности ему, пожалуй, не грозят. И теперь ему, Дебрену, придется второй раз на протяжении клепсидры принимать очередное решение из разряда тех, которые уважающий себя магун вообще принимать не должен. Подумать о применении силы.

— Я выезжаю из города, — сказал он тихо, стоя спиной к вооруженному мечом молокососу и протягивая руку за своим дорожным мешком. — Как ты верно заметил, я родом из далекой глуши и намереваюсь туда возвратиться. Путь неблизкий, так что надо пойти и быстренько заработать несколько грошей. Прощайте, уважаемые.

Он отвернулся и, не удивившись, взглянул на меч. Едва полфута отделяло острие от горла Дебрена.

— Прощание со мной бывает равноценно расставанию с теперешней жизнью, — сообщил магуну светловолосый. — Меня зовут Геп. Сокращение от Гепард. Как ты, вероятно, знаешь, это зверь, от которого мало кому удается убежать.

— Я не убегаю, — пожал плечами Дебрен. — У меня нет причины.

— Ну, причины бы нашлись… Сколько, Мязга? — Пухлощекий смущенно усмехнулся. — Ну, с полторы дюжины, я думаю. В том числе три бабы и ребенок. Легче побитых не считаю. И ирбийскую падаль, разумеется.

— Не понимаю, о чем ты, — солгал Дебрен.

— Не понимаешь? Смотрите-ка, а я думал, чароходцы с таинственного Запада запросто в человеческом мозге читают… Об убитых я говорю, паршивец. О мирных беззащитных людях, которые из-за тебя погибли, были покалечены либо из тюрьмы отправятся на эшафот.

— Ты имеешь в виду участников драки у дома канатчика, — бросил Дебрен, глядя в карие глаза светловолосого, — которых ваши историки назовут первыми жертвами майского восстания? Май еще не кончился, насколько я понимаю.

— Думаешь, я шучу? — махнул рукой Геп. — Мязга, скажи ему!

— Командир не шутит, — заверил пухлощекий.

— Это хорошо, потому что я тоже, — сказал Дебрен. — Хоть невольно, но я тоже оказался жертвой майского восстания. Эта рука, — он осторожно поднял забинтованную левую руку, намазанную бальзамом, — превращает меня в участника вашей освободительной войны. Подозреваю, что вы еще долго не расплатитесь со своими соратниками за поломанные кости и потерю заработка, так что мне совсем не до смеха. Недавно мне сильно ошпарило правую руку, она все еще не очень хорошо работает, сейчас я не могу пошевелить пальцами левой. Ты знаешь, что это означает для чародея? Безработицу, нищету и голод.

— Плевать мне на все на это. Поставь торбу на лежанку. Ну, быстрее, не то ткну. И отодвинься туда, к печке. Проверим, действительно ли ты чародей, или только голову нам морочишь, чтобы от справедливой кары отвертеться. Мязга, следи за ним.

Дебрен послушно отступил в угол за печью. Он смотрел, как высыпается его добро, как Геп разбрасывает по покрывающей лежанку попоне смену белья, книги, тетради с записями, пучок перьев, мешочки с травами, ножички, щипчики и иглы, чистые и сильно почерневшие портянки, засунутые в дырявый носок. Ему не нравилось, что не реже, чем левой рукой, парень орудует концом меча, который держит в правой. Однако старался делать вид, будто это его не волнует.

— А что это за затейливая подушечка? — Острие надавило на бархат. Крепковато для столь тщательно наточенного меча и ткани, обошедшей по воде весь континент, часто промокавшей и впитавшей немало соли. Чехол прорвался. — Ты что, мужелюб?

— Ты испортил мне подушку.

Стоявший между ними Мязга точно расценил выражение лица Дебрена и быстро отступил на два шага.

— Если ты из тех, которые по бабьей моде задницу подставляют, то, видать, и иглой размахивать ловок, — ощерился Геп. — Зашьешь.

— Осторожней, — тихо сказал Дебрен. — Осторожней. Я не муже— и не детолюб. Мало того что с шитьем у меня дело обстоит неважно, так я еще не очень жалую умников и говнюков, портящих чужие вещи: таким я могу причинить неприятности.

Пухлощекий быстро отошел в сторонку.

— Ой-ой, ну напугал, — съехидничал Геп. — Сейчас в пеленки напущу. — Он ловко перекинул меч из правой руки в левую, завертел им, снова перекинул, проделал острием восьмерку так, что засвистело. — Видишь, руки у меня дрожат. Оружие удержать не могу.

— Никогда не делай так больше, — усмехнулся Дебрен, — вдруг да попадется человек, владеющий телекинезом. Тогда тебя собственный меч по башке треснет.

— Трахал я твои добрые советы. Это, — меч ткнулся в рассыпанные по постели предметы, — не собственность человека, имеющего право меня поучать. Ты всего лишь зачуханный бродячий заклинатель. Судя по простеньким инструментам — цирюльник и травник. Скорее всего — скверный, если, чуть-чуть повредив руку, помчался к аптекарю.

Мязга поморщился, предостерегающе зашипел. Напрасно. Дебрен уже вспомнил, где видел эту толстощекую физиономию.

— Склоняю голову перед проницательностью. И пытаюсь понять, чего великий и славный командир Геп может желать от зачуханного заклинателя.

— И верно, — неожиданно поддержал его Мязга. — Давайте поскорее кончать. Черные бегают по городу словно сумасшедшие. Чего доброго, еще сюда заглянут и…

— Не пугай гостя, — сверкнул зубами Геп. — Он может подумать, что эти ирбийские обезьяны бог весть какая сила. А меж тем они глупцы и трусы, у которых южное солнце выжгло разум и отвагу. Послушай, ты, Дебрен из захолустья, — он подкрепил слова движением клинка, — если до тебя еще не дошло, то заруби себе на носу: я командир группы здешних партизан. Группы многочисленной, хорошо организованной и прекрасно понимающей, чем дело пахнет. Мы знаем каждый твой шаг и будем знать каждый следующий. Ты можешь обмануть ирбийцев, но не нас. Мы знаем, что ты ожидаешь корабль.

— Барку.

— Молчи, когда я говорю. Я сказал: «корабль». Разумеется, имея в виду корабль речной, то есть барку.

— Это разные вещи… — Мязга прикусил язык, поймав взгляд командира.

— Нам также известно, — проворчал Геп, — что тебя приголубил военный преступник и извращенец Кипанчо из Ламанксены. За одно только это ты обязан отдать свою шею в руки народа. И отдашь, если не смоешь своих грехов.

— Изволите индульгенциями торговать? — холодно поинтересовался Дебрен. — Сколько надо заплатить за право заниматься тем, что вы называете грехом, а рассудительные люди — ремеслом?

— Служба у этого чудовища — не ремесло, — убежденно сказал толстощекий. — Сами не знаете, что говорите.